Пути

В пригородных электричках часто встречаешь всяких странных людей. Здесь, в отличие от молчаливого метро, многие жаждут общения.

Я еду в вагоне, где народ наполнил собою все лавки, а кое-кто стоит у окон или курит в тамбуре, перебрасываясь короткими заметками о проплывающем пейзаже.

Сидя в тихом уголке, я наблюдаю за стариком, который разместился на лавке в центре вагона и то и дело обращается к своим соседям, а временами просто разговаривает сам с собой.

Я давно знаю его. Это Дед Егор. Ему 80 лет и судьба его нелегка. В основном, конечно, от несносного характера.

У деда этого несколько неразборчивая речь из-за недостатка зубов. Говоря, он вытягивает шею и поправляет седые клочки волос на смуглой лысине:

— Вчера тоже так вот ехал. И увязалась какая-то бабка за мной. Где, говорит, моя молодость? Где мой Советский союз с эскимо за 22 копейки? А я сижу-сижу, киваю: "Где-где... сама знаешь, бабка. У кобылы в пи..."

Не успев договорить, дед хлопает себя по коленкам, хрипло смеясь, и последнее слово звучит совсем неразборчиво.

Люди вокруг смущённо ёрзают на лавках.

Егор, отсмеявшись, обращается к светловолосой девушке:

— Была у меня похожая на тебя в молодости. Краля! Тоже бёдра шире коромысла. Щёлкнешь пальцем, они заволнуются, как тесто для румяного пирога. У-у-ух! Давненько руки это самое тесто не месили!

Дед сжимает воздух перед собой обеими ладонями, а кругленькая девушка вздрагивает, будто коснулись её прелестей. Довольный шутник снова хохочет.

— Дед, завязывай! — кричит ему усатый мужчина с другого конца вагона. Его усы враждебно топорщатся.

— Усы бы тебе завязать! Ишь ты! Старого деда заткнуть расхрабрился. Тоже мне... Герой третьего вагона. Сиди уже!

Мужчина с досадой отмахивается, а дед встаёт и направляется в его сторону. Несколько пассажиров успевают обменяться своими рассуждениями по поводу происходящего, пока скандальный старик движется, мерно покачиваясь в такт поезду.

Думаю, что многие пассажиры, как и я, знают Деда Егора в лицо. Он часто ездит в это время.

Егор идёт, и люди отодвигаются в стороны, расступаясь как морские волны. Не отстраняется только усатый мужчина. Старик слегка задевает его своей всегдашней сумкой через плечо. И выходит в тамбур. Закуривает папиросу.

Я следую за ним, вбирая в лёгкие спиртной шлейф от его дыхания. Пожалуй, мне просто интересно, что же будет дальше. В тамбуре я также держусь в сторонке. И чтобы не выделяться закуриваю свой ангельски лёгкий Winston.

Вытягивая шею в клубах тамбурного дыма, разговорчивый старик обращается к дембелям, которые угрюмо курят, сидя на полу.

— Что-то вы не веселы, ребятишки. Как сейчас в армии? Хорошо кормят?

Три пары угрюмых глаз изучают странного собеседника. Один дембель с родинкой на подбородке отвечает:

— Нормально кормят, дед. Кашей да парашей. Как заслужишь...

Дед хохочет, поправляя клок волос:

— Это ты славно срифмовал, внучек. Молодец-молодец. И сам, поди, успел полакомиться-то кашкой-парашкой? А? Или что там у тебя на подбородке?

Он вновь хлопает себя по коленям и заходится сиплым смехом. Колёса поезда мерно стукают о рельсы. Дембеля неспешно и угрожающе распрямляются. Кажется, что их долговязые фигуры могут расти бесконечно долго, заполняя собой пространство тамбура и, в конце концов, просто вытолкнут собою тщедушного деда.

— Слышь, дед. Свали без бед, — выдаёт новую рифму дембель с родинкой. Но старика это смешит ещё больше. Он даже дотягивается до родинки рукой и делает движение, будто пытаясь стереть её.

Я прекрасно понимаю, к чему всё идёт и, глубоко вздохнув, закрываю глаза. Темнота. Стук колёс. Смех безумного деда. Вот-вот раздастся...

Громкий скрежет двери. Она всегда звучит так неожиданно громко. Даже если ты ждал этого звука, то всё равно вздрогнешь.

Через дверь из другого вагона появляются контролёрши и требуют предъявить билеты. Дембеля, потупив угрюмые лица, уходят дальше по составу. За ними следует одна из контролёрш, которая постарше.

А шутливый старик включается в новую игру. Он сосредоточенно хлопает себя по карманам куртки, ощупывает сумку, брюки и, наконец, демонстрирует молодой контролёрше свои трясущиеся руки:

— Милая, вспомнил-вспомнил... В брюках он. Помоги достать. Совсем немощный стал...

В одной его руке по-прежнему дымит папироса. Он поднимает морщинистые руки повыше и слегка выпячивает пах:

— Ну же, родная. Там заветный билетик. Протяни руку и возьми!

— Ты ошалел, старый?! Совсем допился?! Сам доставай своё добро, а то наряд вызову!

Дед Егор задумчиво опускает руки и глубоко затягивается папиросой. Затем начинает крутить костлявым тазом:

— Остынь, милая! Или жених не по нраву? Гляди, как могу!

Электричка начинает тормозить перед платформой и дед, не удержав равновесия, валится на контролёршу. Обоих припечатывает к стенке.

Силясь высвободиться из стариковских объятий, молодая контролёрша размахивает руками во все стороны.

Вдруг, из салона вагона появляется обиженный Егором мужчина и тут же получает по усам пятернёй контролёрши. Топорщась от ярости, он ревёт:

— Ну, всё, дед. Реально достал!

Он хватает Деда Егора за грудки, ударяет два раза спиной о звонкую стенку тамбура и уже замахивается кулаком для удара по лицу, когда я трогаю его за плечо:

— Остановись, добрый человек.

Мужчина растерянно смотрит куда-то сквозь меня. Старик заходится жалобным кашлем и чуть не валится с ног, когда электричка останавливается, и открываются двери.

Машинист объявляет остановку Егора.

Приступ кашля продолжается.

Усатый мужчина безвольно опускает кулак:

— Пойдём, дед. Тебе на воздух надо...

Он помогает старику выйти на платформу и сесть на лавку.

— Иди с Богом, добрый человек, — говорю я ему. Усач снова непонимающе вглядывается куда-то сквозь меня и запрыгивает обратно в вагон.

Электричка уезжает.

— Что ты всё таскаешься за мной, чёрт шальной?! Покоя от тебя нет!

Егор неприязненно смотрит мне в глаза, со свистом вбирая в лёгкие холодный мартовский воздух:

— Уж полгода от тебя отвязаться не могу! Как банный лист пристал...

Я молча удаляюсь по платформе.

Издалека мне видно, как дед тяжело выдыхает морозный пар, а затем закуривает новую папиросу. Он замечает под ногами какую-то бумажку, разглядывает полминуты, убирает в сумку, потом встаёт и шаркает в сторону своего дома.

Около шоссе я снова настигаю его и хватаю за обшлаг рукава. Прямо перед нами проносится гудящий грузовик, а дед невидяще оборачивается на меня. В его глазах стоят слёзы.

Дорогу мы переходим вместе уже на зелёный свет.

Вот-вот Егор вернётся домой, и моё дежурство закончится.

Многим кажется, что ангел-хранитель нужен только молодым и перспективным, великим и тем, кто хочет жить. Всё это правильно.

Но иногда мы выбираем себе других подопечных, потому что видим то, что людям порой недоступно.

Егор заплетающимися шагами поднимается на последний этаж хрущёвки, стучит в дверь. Спустя четверть минуты ему открывает женщина лет тридцати:

— Дедушка! Ну, слава Богу! Неужели обязательно каждый день ездить на кладбище? Опять пил?

Старик устало входит в квартиру, ставит сумку на тумбочку и садится на табурет, чтобы снять туфли:

— Обязательно, Настёна. Бабку проведал, да и мне скоро пора настанет туда отправиться. Нужно обживаться…

— Старый дурак! Наверно, опять к людям приставал. Смерти ищешь… — раздосадованная Настя уходит на кухню и гремит посудой.

— Ищу-ищу, — кричит дед, хрустя суставами на ногах, — только вот, лотерейный билетик нашёл. Посмотри, внучка, в своих интернетах. Может, выиграли чего… а я пойду, отдохну…

Дед Егор выкладывает билетик, который нашёл у лавки на платформе. Уходит в свою комнату, ложится на кровать и… завершает моё дежурство.

Выигрышный лотерейный билет ещё долго пролежит на тумбочке. Настя не верит в судьбу и в удачу. Я слышал человеческое мнение, что в них верят только слабаки, а ещё дети и старики.

Сразу после смерти Деда Егора внучка сдаст его квартиру молодой семье с пятилетним мальчиком. Он-то и поверит в удачу. Я знаю, что он станет великим. И тут дело не в деньгах. Не только в них.

Таких совпадений не бывает — скажет взрослый человек.

Пути Господни неисповедимы — скажу я.

Великая судьба достаётся тем, кто её ищет. Оглянитесь вокруг. Может, она лежит на тумбочке.

© Лёнька Сгинь