Блог портала New Author

Погром

Аватар пользователя Маркин
Рейтинг:
0

На столичных улицах многолюдно, здесь вечная суета. Но возле особняка по адресу Фонтанка 16 прохожих мало. В основном лишь якобы праздношатающиеся, которые буравят все и вся взглядом злым и подозрительным, да немногочисленные «чижики-пыжики», - слушатели сверхпривелегированного Училища правоведения, что решили по какой-либо причине пройти на своих двоих, а не воспользоваться личным выездом. И вообще здесь, на месте слияния Безымянного Ерика с Невой, несмотря на середину мая холодно. И от Летнего Сада на противоположном берегу, на мой взгляд, веет официозом, торжественностью и все тем же проклятым холодом. Гуляющие по нему барышни в воздушных платьях элемент чужеродный, и звонкий смех их для меня странен. Нет, никогда не привыкну к этому городу! К его копоти вперемежку с запахом сирени.
Сегодня меня вызвал сам Заведующий Особым отделом Департамента полиции Зубатов Сергей Васильевич. Легенда политического сыска, человек, знающий марксизм лучше Плеханова, а уж в теориях народовольцев он и Виктору Чернову фору даст. Выходец из народа, достигший высот власти умом и беспринципностью. Быть в подчинении у такого человека опасно, но в тоже время притягательно и интересно.
Зазвенели колокола. В Петербурге церквей много, колокольни доминируют над городом, именно таким его задумал Петр I. Колокола зовут на молитву, зовут каяться. Но мои грехи не всякий храм выдержит, да и зачем мне каяться? Мое личное дело в Корпусе жандармов, на меня в Департаменте полиции заведена карточка, в которой все грехи записаны. И грехи эти никто не отпустит. Как и полковнику Зубатову. Я вошел в особняк по адресу Фонтанка 16, который на самом деле является лишь фасадом к целому комплексу зданий, тянущихся до самого Литейного проспекта. Здесь рабочий кабинет министра внутренних дел с аппаратом, здесь штаб-квартира отдельного Корпуса жандармов. Тут и школа офицеров жандармерии, которую, за очень редким исключением, прошли все офицеры жандармских управлений и охранных отделений.
- Как изволите доложить?
Секретарь смотрел нагло, будто впервые меня видел. Впрочем, правда на его стороне, формализм в нашем деле вещь неизбежная и, прямо скажу, необходимая. Год с небольшим, как в особняк заявился в форме офицера студент Балмашев и в упор расстрелял министра внутренних дел Сипягина.
- Чиновник особых поручений штабс-ротмистр Рытов Александр Сергеевич. Мне назначено.
Проверять удостоверение секретарь не стал. Имени в данном случае достаточно.
- Проходите, вас ждут.
Если судить по внешности, то полковник, - впрочем, в мундире я его никогда не видел, - нисколько не походил на столоначальника, имеющего в подчинении все охранные отделения Империи. Уложенные в аккуратную прическу черные волосы, высокий лоб и сюртук, застегнутый на все пуговицы, создавали образ преподавателя гимназии или университетского приват-доцента. Да что говорить, Зубатов как раз и был упомянутым выше исключением. Он не только не заканчивал школы жандармов, но армейского училища, даже кадетского корпуса за спиной не имел.
Полковник при моем появлении вышел навстречу, приветливо улыбнулся, пожал руку и указал на стул, который сам же из-за стола и выдвинул.
- Проходите, Александр Сергеевич. У меня дело для вас. Без вас мне не обойтись, - полковник улыбнулся иронично, одними губами.
Я лишь кивнул. Мое дело служивое.
- Итак, Александр Сергеевич, что вы знаете про Кишиневский погром?
- Только то, что пишут в газетах. То есть, в общем-то, ничего.
- Но дело весьма резонансное, получило международную огласку. И уже повлекло крупные для России неприятности.
Я недоумевал:
- На это в нашем Департаменте есть Иностранный отдел.
На лице Зубатова заиграла нехорошая усмешка:
- Да и по Империи смутные круги пошли от тех камней.
К чему шеф клонит? Не советоваться же он со мной решил? Советы ему министр внутренних дел и Директор Департамента полиции дают. А ответы собственные интуиция, ум, в крайнем случае, наиболее авторитетные начальники охранок и Медников – ближайший помощник со времен московской охранки, ныне главный филёр Империи.
- Я не совсем понимаю, Сергей Васильевич.
- Что же, не будем ходить вокруг да около. Мне нужно очень деликатно выяснить суть событий, а также степень вины определенных лиц. Список карточек этих лиц для вас в архиве подготовлен.
Я был удручен. Подставка. Большая и каверзная. Но Зубатов вдруг помягчел, прошел по кабинету, даже тронул кончиками длинных, как у пианиста, пальцев, мое плечо, после чего сел на место и стал нервно теребить ус.
- Понимаете, Александр Сергеевич, тут такое дело. На стороне погромщиков сам…, - тут полковник едва заметно кивнул в сторону стены, на которой висел портрет императора. – Я могу вызвать в Петербург всех кишиневских жандармов, всех подозреваемых и допросить. Могу летучий отряд филёров во главе с Медниковым туда направить, - эти всю губернию перетрясут. Но это шум. А вот вы человек авторитетный, порядочный. Вы, уверен, дело исследуете, дадите верную оценку. И мне, помимо официального рапорта, отдельной бумагой предоставите отчет о тех событиях. Так же с вами от Корпуса едет поручик Арсеньев Александр Дмитриевич. Граф, между прочим. Он проинспектирует тамошнее жандармское управление.
Вновь зазвенели колокола, да так, что стекла в окнах завибрировали.
- Что попам сегодня, - бросил Зубатов. – Совсем делать нечего?! Или праздник какой?
Полковник дружески мне подмигнул. Мол, мы оба материалисты и понимаем, что к чему. Мы на одной стороне. Но не успокоил ни на йоту. По всему выходило, что мне и некоему графу-жандарму в чине поручика предстоит осуществить расследование в условиях откровенно враждебных. И, более того, если напишу неправду, которая и без меня в Департаменте полиции известна, подорву репутацию. Напишу правду, так она глаза самому Императору резать будет. Вот ведь не повезло, так не повезло! Да и что за хлыщ этот поручик Арсеньев? В том, что Арсеньев хлыщ, которому предстоит утонуть вместе со мной, я нисколько не сомневался.
С графом Арсеньевым я встретился через несколько дней, уже на перроне Царскосельского вокзала. Ранее не позволяли хлопоты: ознакомление с карточками «действующих лиц», отчетами, сборы. Хотя последние были быстрыми. Сейчас я живу один.
Возраст двадцать пять-тридцать лет. Высокий, не менее девяти, - на два больше моего, - вершков. Кавалерийский китель из дорогого сукна сидит безупречно. Волосы и глаза светлые, нос тонкий. Гладко выбрит. Кожа бледная, выдает северянина. Манеры аристократа. Что же, похоже, по поводу поручика я не ошибся. Куда мне, усатому темнокожему южанину из захудалого дворянского рода до титулованного столичного жителя.
Но я, на удачу, ошибался. Если природа наградила графа внешностью германца, то характер был у него истинно русский. Открытый, горячий и располагающий. При этом, как позже не раз убеждался, темперамент Арсеньев всегда держал на коротком поводке.
Общий язык нашли быстро. Тем более объединяло, помимо имен, нас с графом многое.
Я служил в захудалом гарнизоне, дважды держал экзамены в академию Генерального штаба и оба раза их провалил. Поступил в школу офицеров жандармерии, - не спиваться же в захолустье! По окончании служил следователем, карьера шла успешно, уже к двадцати пяти штабс. Но заболела жена, понадобились деньги, а тут вакансия в Особом отделе Департамента полиции. Это в том, что заведует всеми охранными отделениями Империи. Да, к офицерам охранок и Особого отдела в Корпусе относятся с пренебрежением, оттого продвижение по службе идет туго. Зато здесь и оплата куда больше, - получаешь сразу от полиции и жандармерии, да плюс вакансия столичная. Но деньги и маститые врачи, увы, не спасли.
Граф служил в гвардии. Вступился за нижнего чина, дуэли с богатым мерзавцем начальство не допустило. Из гвардии Арсеньев ушел с понижением. Если говорить мягко. А жена его бросила.
Впрочем, мы ни о чем не жалели, на все воля провидения. В этом наши взгляды совпадали. Так же, как и в отношении к религии и происходящему в стране. Были мы в этом вопросе информированными циниками. Бог, несомненно, есть, но дальше всего от бога Священный Синод! А Россия – наше дело ее защищать. В меру своего понимания.
Поэтому можно констатировать, что с коллегой мне повезло. И, так как задача у графа была проще моей – выгородить Корпус, вину свалить на других, он выразил готовность мне помочь.
Итак, проведя несколько дней за разговорами и коньяком, мы прибыли в столицу Бессарабии губернский город Кишинев.
По сравнению с Петербургом Кишинев совсем другой! Тоже большой, тоже красивые дома и, тем не менее, столь милый мне налет провинциальности. Здесь жарко, здесь пахнет травами, пряностями и ароматами южных фруктов.
А вот люди, люди здесь южные. И явно что-то между ними произошло. Витают в воздухе угроза, страх и ненависть. Многие угрюмы или даже подавлены, не смотрят друг на друга, цвета антрацита глаза буравят мостовые.
От вокзала до гостиницы ехать недалече и, тем не менее, видели мы здания с выбитыми стеклами, обнесенные строительными лесами. Ах, эти дома – молчаливые свидетели беды. Они безмолвны, эти дома, их свидетельские показания не имеют юридической силы. Но как хотят они, хотя бы видом своим, рассказать нам о страшных событиях.
- Это что за дом?
Наш экипаж проезжал мимо изящного двухэтажного особняка с двумя флигелями. В отличие от других зданий, пострадавших в центральной части города от погрома, здесь не велось никаких восстановительных работ. Но ведь место какое удачное и красивое! Возвышенность, кругом все в зелени утопает.
- Гершевичу принадлежал, - ответил извозчик-молдаванин. - Ныне первой гильдии купец Прохоренков владеет.
Мы переглянулись. Прохоренков в списке возможных организаторов погрома.
- Гершевич в городе?
- Сказывают, барин, что в бегах. Прохоренкову все продал за копейки и сбежал. Теперь здесь, небось, купчишка дворец отгрохает, каких Кишинев не видывал. Богатый он, Прохоренков, словно Господарь.
- За что евреев побили? – спросил я.
- Известно за что. Кровь младенческую пьют.
- С чего такое взяли?
- Как с чего? – извозчик, похоже, на мои слова обиделся. – В газете же писали.
- У вас тут столь многие читают газеты? – усмехнулся Арсеньев.
- Читают, барин, немногие, но ведь и в церкви же о том говорят.
- Жалеете о содеянном?
Извозчик помолчал, вздохнул:
- Конечно, жалеем. Хорошо ведь жили, дружно. А теперь что? Как дальше жить?
Первые дни ушли на ознакомление с материалами, допросы задержанных, в вызовах свидетелей. Так что лишь на четвертый мы с поручиком смогли выехать на место основных событий.
На несчастие оба были в штатском. А извозчики, - что молдаване, что евреи, лишь заслышав, куда предлагают ехать, отказывали категорично. Молдаване буркали по-столичному «Занят», евреи же бормотали что-то на своем языке, мотали косматыми головами, да пожимали плечами. Мы уж было решили воспользоваться казенным экипажем (почему не сделали это сразу, думаю, объяснять не надо), как старый, худой, - под стать своей кляче, - еврей, тяжело вздохнув, сделал приглашающий жест.
Всю дорогу он оборачивался и разглядывал нас грустными усталыми глазами и читал молитвы на разных языках.
Парадная часть города закончилась, мы ехали теперь по узким кривым улочкам без единого деревца, редкие прохожие прижимались к оштукатуренным стенам одноэтажных домов, чтобы пропустить нас.
- Приехали, - вздохнул извозчик и неожиданно всхлипнул. – Четвертый участок.
Извозчик обернулся к нам, в его бесцветных глазах стояли слезы. Мы расплатились, велели ждать. Еврей было отказался, пришлось ткнуть ему удостоверениями и сунуть ассигнацию в трясущуюся руку.
- Подожди нас, милейший, - попросил Арсеньев. – Мы свое дело быстро сделаем и вернемся.
В ответ извозчик что-то пробормотал, судя по всему, иудейскую молитву, поглядел на ассигнацию и едва заметно кивнул. Деньги ему были нужны очень. Мы пошли осматривать участок.
Вот они, страшные следы погрома. На улицах обломки дешевой мебели, растоптанная посуда, тряпки. Во всех окнах выбиты стекла, кое-где выломаны двери и даже проломлены стены. Люди в бедных одеждах работали над восстановлением своих жилищ вяло, словно из-под палки.
- Полиция велела все дома восстановить, - прокомментировал поручик. – А денег людям, которые лишились всего, не дали.
Граф, презрев манеры, сплюнул на пыльную землю.
- Думаю, - ответил я, - многие уже твердо решили бежать из империи. Жилье им ни к чему.
Наконец, мы вышли к нескольким полностью разрушенным домам, стоящим словно на необитаемом острове, где посреди развалин не было ни души. Помимо разбитой мебели, домашнего скарба, здесь валялись красивые коробочки из-под конфет, разорванная кофточка на маленькую девочку и раздавленные взрослыми сапогами игрушки для детей бедняков. Кое-где на белых оштукатуренных стенах виднелись бурые потеки. Мы осмотрели развалины, составили протоколы.
- Смотри, Александр Сергеевич, дети.
Рядом с разгромленным двухэтажным домом на куче хлама сидели мальчик лет четырнадцати и десятилетняя, - больше не дать, - девочка. При виде девочки у меня по коже пробежали мурашки. На ней была рваная кофточка, точь-в-точь такая же, что валялась рядом с соседним домом. Мальчик, несмотря на жару, был одет в форменные брюки, фуражку и тужурку реального училища.
Мы подошли ближе, дети обернулись.
Боже, какие бледные, изможденные лица. В царапинах, на щеках у девочки страшная, видимо, от металлического штыря, едва закрывшаяся рана. Я поймал себя на том, что бледность детей нисколько не походит на северную бледность графа Арсеньева. Здесь нечто иное.
- Почему ты здесь? – обратился Арсеньев к мальчику.
И правда. Если девочка была еврейкой, - черноволосая, узкое длинное лицо, - то мальчик относился к славянской расе. Население Кишинева сплошь из молдаван и евреев, русские же это в большинстве своем чиновники и купцы. Как они могут отпускать в этот квартал ребенка? Но, может, семьи детей дружили? Тогда как вяжется форма реалиста с изодранной и грязной одеждой девочки? Впрочем, форменная тужурка тоже вся в грязи, брюки не глажены и изорваны.
- Потому что это все, - мальчик указал на разрушенные дома, – началось с меня.
Девочка заговорила скороговоркой с характерным выговором:
- Я ему говорю: «Ты не виноват, ни в чем не виноват. Уходи, уходи»! - девочка посмотрела на мальчика с печалью и закончила грустно. – Но он не уходит.
- Так что же здесь случилось, бедное дитя? – спросил Арсеньев.
Девочка подняла изувеченное лицо с черными, холодными, как полярная ночь, глазами, начала рассказ. Причем звучал он совершенно бесстрастно, будто говорил механизм, а не ребенок:
- В Кишинев приехали крестьяне. Сходили в православную церковь, выпили по случаю христианской Пасхи. Потом они передавали свой товар Лазовану, Хотичану, Сиперовичу, и Гительману. Крестьяне всегда отдавали товар этим людям, которые его перепродавали. Ведь крестьянам некогда торчать на рынке, да и за постоялый двор платить надо. В этот раз крестьянам показалось, что их обсчитали, подняли шум. Такое на рынке каждый день, но тут один из крестьян закричал, что иудеи пьют кровь христианских детей. Он сегодня это услышал в церкви. Евреев избили, разгромили несколько лавок. К вечеру все стихло. Такое часто случалось в нашем городе. Подерутся люди и успокоятся.
Но в этот раз многие за пасхальную неделю поиздержались, было много, слишком много выпито. Да еще и епископ Иоанн в пасхальной своей проповеди поведал «о страшных иноверческих ритуалах». Евреев он напрямую не упомянул, но подумали, конечно же, на них. Самое же главное, купец Прохоренков через своих приказчиков наводнил город слухами, что царь разрешил по окончании Пасхальной недели бить и грабить евреев три дня и три ночи. Прохоренков хотел завладеть некоторыми участками богатых евреев, только и всего.
Еще раньше он заплатил владельцу и главному редактору кишиневской ежедневной газеты Крашивану, чтобы тот написал, будто убийство подростка в городе Дубоссары – дело рук евреев. На самом деле христианского мальчика убил родной дядя. Журналист, который приходится Крашивану племянником, написал такое, что у жителей Кишинева волосы дыбом встали. Часть денег Крашиван пожертвовал местной епархии, поэтому епископ Иоанн стал упоминать заметку Крашивана-младшего в своих проповедях. И другие православные священники последовали примеру архиерея. Но епископ Иоанн не виноват. Обращать евреев в христианство от него требовало начальство, и деньги для епархии требовались.
Взгляд мой застыл сначала на фуражке реалиста, потом на бляшке ремня. Я глянул на своего спутника, тот смотрел туда же. Кровь застыла в жилах. И фуражка и ремень указывали на реальное училище города Дубоссары.
- Откуда все это тебе известно? – спросил Арсеньев.
- Нам многое теперь известно, - ответил ему мальчик голосом слабым и глухим.
Девочка продолжила жуткий рассказ:
- Наутро собралась толпа с кольями и ножами. Вначале громили центр города, в основном грабили винные лавки. А затем пошли сюда, в бедный квартал. К этому времени толпа была уже огромной, к ней присоединились наши соседи, с которыми всегда жили душа в душу. Городовой сказал всем нам спрятаться в домах, на улицу не выходить. Мы вняли его совету и попали в мышеловки. Я сидела с любимой куклой и в любимой кофточке, которую обычно надевала по праздникам. Мама шила.
Первым погиб стекольщик Гриншман. Он единственный, кто не спрятался. Рано утром Гриншман ушел делать свою работу, которой было много, а когда начались избиения, побежал домой к семье. И привел за собою смерть. Его били кольями по голове, - девочка показала бурые разводы на земле и на стене, - прямо здесь, на глазах собственных жены и детей. Ногами сломали ребра. Он кричал, он очень громко кричал. Потом захрипел и затих.
Затем озверевшие, потерявшие человеческий облик молдаване выламывали двери, били стекла. Некоторые иудеи с детьми на руках побежали к бывшим соплеменникам, принявшим христианство. Перекидывали детей через заборы, умоляли спасти. Но христиане выкидывали детей, словно мусор, обратно на улицу.
И мы было побежали, но весь участок уже был запружен погромщиками. У нашего соседа, Меера Вайсмана был только один глаз. Христианский мальчик, сын сапожника Ваня, ударил ему молотком, к ручке которого был привязан шнурок, в уцелевший. Глаз лопнул, Вайсман потерял сознание и остался жив. Но он теперь не может видеть. А Ваня до сих пор ходит и хвастает, как выбил еврею единственный глаз. И всюду таскает с собой молоток с запекшейся кровью.
Дедушка мой, Мовша Моклин, жил отдельно, но в тот проклятый день прибежал сюда, чтобы защитить дочь и внучку. Мы и семья приказчика Бурлацкого укрылись на чердаке, только погромщики нашли нас и там. На моих глазах убили маму, дедушку и Бурлацких. С них стащили одежду. Потом и с меня, еще живой, сняли кофточку, которую я надевала только по праздникам, - монотонная речь девочки нарушилась всхлипом. – Зачем она, изорванная и окровавленная, была кому-то нужна!? А дальше, дальше я ничего не помню. Очнулась уже здесь. Рядом со мной стоял русский мальчик, который не хочет уходить.
Ошеломленный, только сейчас я сообразил, что не спросил у детей имен. Первейшая и святейшая обязанность следователя.
- Миша Рыбаченко, - представился мальчик.
- Ребекка Моклин.
Арсеньев, бледный совсем, спросил совершенно неуместное:
- Почему ты не уходишь?
Мальчик обнажил руки по локоть, протянул нам. Светло-серые трупные пятна покрывали испещренную порезами кожу. Воздух задрожал, завибрировал. Где-то вдали зазвенели колокола.
- Нам пора.
Девочка взяла реалиста за руку и повела в развалины. Я хотел было двинуть за ними, но Арсеньев меня остановил.
- Ни к чему. Мы их там не найдем.
- Это какая-то мистификация. Дурацкий розыгрыш, - едва ли не шепотом сказал я.
- Очень даже может быть.
Уже в проломе, что зиял чернотой на месте двери, девочка обернулась и, показывая на мальчика, сказала:
- Он не уйдет. Просто так не уйдет.
Извозчик-еврей глядел с тревогой.
- Не ходите здесь больше. Кто видит детей, тот умирает.
- Чьи это дети?
- Никто не знает. Может, что и моей умершей дочери, - голос извозчика задрожал
- Мы никого не видели, - ответил Арсеньев. – Поехали.
Следующим днем опять были допросы погромщиков, Арсеньев затребовал у местного Управления жандармерии списки лиц, работающих на Прохоренкова, отдал распоряжение арестовать некоторых из них. У начальника Управления аж рот раскрылся от изумления, но столичному жандарму препятствовать не стал.
Мы едва начали «обрабатывать» первого из доставленных, как в кабинет ураганом ворвался Крашиван, за ним начальник Управления жандармерии и здоровенный бородатый унтер.
- Что вы сделали с моим племянником!? Кого вы к нему подослали!?
Унтер виновато пожимал широченными плечами:
- Ваш благородия, мне его не остановить было. Смял.
- Господа, господа, - попытался взять под контроль ситуацию местный шеф. – Объясните же, что произошло?
Мы ответили полным недоумением. Хотя первый, совсем слабый еще ручеек страха начал прокладывать путь к сердцу.
«Кто видит детей, тот умирает».
- Кого, кого вы на него натравили!? – не унимался Крашиван и зарыдал. – Бедный мальчик, бедный мальчик. Убийцы!
Вечером начальник Управления и кишиневский полицмейстер рассказали, что прямо в редакции среди белого дня племянника владельца еженедельника нашли мертвым с гримасой ужаса на лице. Через нос и уши покойного вытекла вся кровь, так, что он лежал посреди огромной лужи.
- Будто неаккуратные вурдалаки его посетили, - прокомментировал полицмейстер.
Но следов насильственной смерти на теле мертвеца не нашли. Из подозрительного сотрудники газеты отметили только девочку и мальчика в испорченных одеждах и с побоями на лицах. Впрочем, таких детей сейчас в Кишиневе было много.
Похороны проходили под усиленной охраной. Городовые, войска, столь необходимые во время погрома. Подозрительных на кладбище не допускали.
Мы с Арсеньевым пришли заранее, оглядели место будущего захоронения. Наши документы проверяли несколько раз!
Потом пошли побродить по местному кладбищу. Большое! Внимание привлекли могилы, расположенные рядом друг с другом на участке для бедняков. Деревянные кресты, украшенные полевыми цветами. Стало быть, свежие, стало быть, связанны с погромом.
Все точно! Могил пять. Дата смерти на всех одна – 7 апреля 1903 года. Цветы, фрукты, на одном свеженасыпанном холмике небольшой портрет в простенькой самодельной рамке. Акварель. Пока граф осматривал другие надгробия, стараясь запомнить имена и фамилии, я стал разглядывать картину.
Ужас. На портрете с фотографической точностью, только в цвете, была изображена девочка, которую три дня назад я видел на развалинах. Все те же раны, холодные черные глаза буравили, пронизывали насквозь. Но кто, какой чудовищный художник написал Ребекку Моклин? Кто и зачем принес сюда ее изображение?!
Я почувствовал на спине взгляд. Некто неслышно подошел и пристально на меня смотрел. Арсеньев уже шел в мою сторону, но по тому, как он замедлил шаг и как изменилось его лицо, я понял, кто позади. И оборачиваться не хотел, очень не хотел.
«Кто видит детей, тот умирает».
Арсеньев подошел, взял за руку. Кисть его была в холодном поту и дрожала.
Позади стоял реалист все в той же грязной форме.
- Зачем ты здесь? – в который раз спросил граф.
- Потому, что вы хорошие люди, - ответил мальчик все тем же грустным глухим голосом. – И вы хотите знать, чтобы сказать правду. Вы должны ее сказать, иначе я не уйду.
Сказав это, мальчик растворился в воздухе, словно дым после выстрела.
- Какая чудовищная мистификация, - вновь прошептал я.
- Да, - согласился Арсеньев. - И совершенно необъяснимая. Нам лучше уйти с кладбища.
Я отрицательно покачал головой. По долгу службы необходимо быть здесь.
Стараясь не попасть на глаза Крашевану, мы затесались в толпу. Вокруг шли в основном молдаване из простонародья.
- Почему идем прямо? Кладбище для богатых направо.
- Мимо могил христиан, убитых еврейской самообороной хотят пройти, - голос Арсеньева звучал не менее печально, чем у Миши Рыбаченко. – Там же, бесспорно, все и произойдет.
Я отвернулся от поручика. Чтобы увидеть подростка, вытаскивающего из-за пазухи молоток с привязанным к рукоятке шнурком. Подросток то ли на уровне инстинкта ожидал нападения, то ли безумие погрома все еще его не оставило.
- Убери, выкини, - я хотел закричать, но теперь не мог даже шептать.
- Здравствуй, Ваня.
Глаза у Вани вылезли из орбит, рот раскрылся от изумления.
- Бека? Бека Моклин? Но ты…. Ты же умерла?
Мужчины и подростки, которые шли рядом, остановились, некоторые стали креститься и шептать молитвы, закричала женщина. Идущие сзади налетели на передних, мы с Арсеньевым, чтобы не быть смятыми, едва отскочили в сторону. И видели, как посреди свалки стояли Ваня и девочка.
- Ты сделал плохо.
Ваня закричал. Молоток выпал из отсохшей и вмиг обессилившей руки. Люди поднимались, в недоумении смотрели друг на друга, не понимая, что произошло. Лишь Ваня держал целой рукой изувеченную, по щекам текли слезы.
- Бека, Бека. Ты же умерла.
«Что случилось»? – спросили из толпы.
«Мальчику руку отдавили».
Тем временем кричали уже во главе процессии. Она была столь растянута, что я едва видел происходящее. Вот, мелькнула знакомая форменная тужурка, раздался возглас ужаса и изумления.
«Что там, впереди»?
«Прохоренкова убили».
«Кто»?
«Знамо кто. Жиды».
- Знаешь, Саша, - впервые Арсеньев назвал меня лишь по имени. – Это не мистификация. Это – нечто иное. И нам в Кишиневе больше делать совершенно нечего.
Я был с графом полностью согласен.

Заведующему Особого отдела Департамента полиции
Его превосходительству Зубатову Сергею Васильевичу.

В части проверки расследования, произведенного Отделением по охранению общественной безопасности и порядка в городе Кишиневе событий 6-7 апреля сего года, сообщаю, что существенных нарушений при его осуществлении не выявлено. Также имею сообщить, что в действиях Бессарабского губернского жандармского Управления, Кишиневского полицейского Управления существенных нарушений не выявлено. Предотвратить массовые погромы имеющимися силами было невозможно, привлечение же войск вызвало бы еще большие жертвы.
В ходе следственных действий заарестованы и привлечены к ответственности 308 лиц. Установить виновность первой гильдии купца Прохоренкова А. А. не представилось возможным в связи со смертью подозреваемого. В действиях П. А. Крашевана и епископа Кишиневского и Хотинского Иоанна вины не выявлено. Есть отдельные и обоснованные замечания по церковному ведомству.
Копии материалов расследования прилагаю. В качестве описания событий прилагаю показания Р. Моклиной и М. Рыбенко. В настоящее время информаторы по данному делу покинули Империю.
Сотрудник Особого отдела Департамента полиции
Штабс-ротмистр Рытов А. С.
Кому, кому интересна правда, если она неинтересна даже самому императору? Я отдал материалы секретарю в надежде, что полковник найдет им применение. Полковник умел раскручивать дела. Но через несколько месяцев С. В. Зубатова уволили со всех постов и отправили в ссылку. Война, революция, убийства чиновников, горящие усадьбы. Кишиневские события затерялись.

Второго марта 1907 года, выбыв из Корпуса и будучи уже офицером Охраны Его Императорского Величества, я сопровождал представителя председателя Совета министров, который должен был зачитать перед второй Государственной Думой декларацию своего патрона. Я увидел депутата Крашевана. Обрюзгший, взгляд затравленный. Разумеется, я знал, что депутат не расстается с оружием и передвигается исключительно в сопровождении охранников. Но вот сейчас он был без охраны и без оружия. Я не выдержал, подошел.
Человек бежал из Кишинева, бежал от прошлого, бежал от мистики. Да разве можно убежать от неведомого и потустороннего?!
В 1903-м Крашевану было сорок три, смотрелся молодо, сейчас же от мира мертвых его отделял лишь шаг. Седые поблекшие волосы, глубокие морщины. Бывший издатель походил на человека, по которому могила плачет очень давно. Да он уже в ней.
- Здравствуйте, Павел Александрович.
Крашеван встрепенулся, но, рассмотрев сквозь толстые линзы лорнета офицерскую форму, успокоился. Меня он не узнал.
- Вы, Вы должны меня защитить, - он заикался. – Почему меня лишили оружия? Почему я без охраны?
- Кого Вам здесь бояться?
- Дети. Они, они подстерегают меня повсюду. Они подстраивают несчастные случаи, играют со мною. Я, я не живу.
- Полноте, здесь вам точно ничего не угрожает.
В этот момент невообразимый грохот сотряс здание. Как позже выяснилось, в главном зале Таврического дворца обрушилась кровля. Крашеван бы погиб неизбежно.
Хотя все одно, вскорости Крашеван скончался.
В 1917-м трагические события надолго разлучили меня с лучшим другом. Я после долгих скитаний осел в контрразведке Добровольческой армии, позже вместе с войсками барона Врангеля бежал в Константинополь. Судьба подполковника Арсеньева, бывшего графа, сложилась иначе. Он перешел на сторону красных, служил в ВЧК. Однако после баталий в высшем руководстве Советов и многочисленных чисток, и он предпочел покинуть родину. Мы встретились в Париже, зла на Арсеньева, теперь вновь графа, пусть и нищего, я не держал. Помог обустроиться, получить должность, чтобы заработать на хлеб насущный. Вечера коротали в дешевых кафе, - денег хватало в аккурат, - вспоминали былые годы.
Но кишиневские события предпочитали обходить стороной.
Лишь как-то я спросил про епископа Иоанна. И был немало удивлен, что и при большевиках архиерей делал неплохую карьеру по церковной линии. В 1921 году ему даже сделали в Москве сложную операцию, которая и не всякой большевистской бонзе была по статусу. Но ходил он с охраной, держал при себе пистолет (это священник-то!!!). А нашли мертвым с гримасой ужаса на лице.
- Дети там были?
- Дети в протоколе не упомянуты, - руки Арсеньева задрожали, он опрокинул на белую, как первый снег в России, скатерть, стакан с красным вином. – Но мы в своих отчетах тоже написали неправду, скрыли истину. А каждый, кто видел детей, умирает. Дело лишь в степени вины и в дате.

Рейтинг:
0
СИРена в ср, 20/06/2018 - 18:16
Аватар пользователя СИРена

Много для первого знакомства. Советую разбить рассказ на части.
Приветствуем нового автора на нашем сайте!
И поставьте аватарку, пожалуйста.

__________________________________

События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".