Блог портала New Author

Летний дом Ллойдов

Аватар пользователя Артём А. Павлов
Рейтинг:
1

I

Снаружи внушительное здание в ампирном стиле напоминало резиденцию эксцентричного ирландца-аристократа, нежели обитель умалишённых. Такое стойкое впечатление у Генри сложилось ещё при первом визите в лечебницу, состоявшемся почти четверть века назад; Как выяснилось, ассоциация осталась неизменной и по сей день.

Генри подался вперёд с заднего сидения такси, чтобы лучше разглядеть частную лечебницу через ветровое стекло, по которому с ленивым скрипом скользили дворники. Губы растянулись в улыбке; Первое, что бросалось в глаза, и не важно, заглянешь сюда в первый или сто первый раз – контраст с которым лечебница, точно скала, вздымалась над равниной; Равниной столь пустынной и далёкой, что ближайшие деревья, бледневшие за поволокой влажного воздуха, выглядели жалкой порослью кустарников.

Центральное здание с плоской крышей, чей каменный фасад темнел от моросящего дождя на фоне неба, затянутого ярко-белой пеленой облаков, представляло собой пять этажей с длинными закруглёнными окнами. Крыльцо располагалось в эркере, увенчанном угольным куполом с пикой молниеотвода, а сам вход утопал в четырёх парах колонн, поддерживающих резной балкон третьего этажа, одновременно служившим козырьком крыльцу. По обе стороны от эркера росло две пихты, они бесцеремонно закрывали вид нескольких окон первого и второго этажей, готовые к следующему году покуситься и на третий.

Генри никогда не питал особой страсти к архитектуре, но лечебницу Святой Агаты он без сомнений считал жемчужиной данного ремесла, пусть даже и громоздкой точно готический замок. Ведь добавь на каменный фасад барельеф, изображавший кавалерию или свирепых львов, тотчас сюда заселится какой-нибудь английский граф.

Позади, с западной и восточной сторон к главному зданию примыкало два крыла – менее вычурные постройки в четыре этажа, с узкими окнами, и, если присмотреться, в них виднелись белеющие решётки.

Когда водитель набирал мятые купюры для сдачи, Генри взглянул в окно и заметил сидящую на перилах ворону, казалось, птица дожидалась его приезда, точно швейцар перед отелем. Она изучала его своими чёрными глазками, когда Генри вышел из такси и, придерживая одной рукой шляпу, снизу-вверх устремил взор на купол, а затем на молниеотвод. Он почувствовал себя ничтожно крохотным, стоя перед каменной глыбой, чей размах подчёркивался распростёртой во все стороны пустотой.

А ещё он вспомнил неприятное ощущение, посетившее его сегодня утром, тогда Генри замер в дверях с ясным желанием отменить такси и остаться дома.

Лишь после того, как Генри ступил на третью из пяти ступеней, ворона с глухим уханьем крыльев взметнула с перил и понеслась прочь, напоследок каркнув.

Проводив птицу взглядом, пока та не превратилась в чёрное пятнышко на хмуром небе, Генри нажал на кнопку вызова, раздался пронизывающий звук. Из-за порывов ветра, бивших в спину, ему пришлось поднять ворот своего пальто. Над домофоном, аккурат под камерой видеонаблюдения, крепилась неизменная серебристая табличка с надписью «Лечебница Святой Агаты». Никаких лишних слов, что могли в очередной раз напомнить о том, что за неприметной дверью из светлого дерева шла своим чередом совсем иная жизнь.

Прозвучал скрежет зуммера, означавший, что в крепость дозволено войти. Дверь снаружи имела непримечательный вид, непосвящённый по наивности мог решить, что входит в главную городскую библиотеку, но стоило переступить порог, посетитель тут же попадал в решётчатую клетку, напоминавшую одну из тех, в которых спускают к акулам аквалангистов, вознамерившихся пощекотать нервишки.

Охранник с едва темнеющей щетиной на бледном лице, чуть ли не вдвое моложе самого Генри, уже отпирал дверь.

– Добрый день, – бесцветно приветствовал он, шмыгнув носом. Затем, не оборачиваясь, запирая клетку: – Лора проводит вас.

Из-за стойки регистрации, расположенной под одним из окон, откуда вид упирался на пихту, вынырнула женщина средних лет в светло-голубом халате. Генри поздоровался, приподнимая шляпу и улыбнулся женщине, но та в ответ, удостоила его лишь едва заметным кивком. Должно быть, её понурые плечи и отстранённый взгляд символизировали всю ношу, ниспосланную медсестринству в целом мире.

Генри окинул просторное помещение холла, преисполненный грусти, в былые временя стены этого здания знали его, как и персонал, трудившийся в них. Он наведывался в лечебницу раз в месяц или два, когда писал прославившую его серию книг «Истории на ночь», и некоторых работников знал по именам. В качестве платы за молчание, он вручал им дорогой виски, коим имел привычку на тот период своей жизни лихорадочно запасаться, словно белка орехами в преддверии неизбежной зимы. Срабатывало даже с хрупкими медсёстрами, чьё познание в алкоголе заканчивалось на обработке кожи пациентов проспиртованной ваткой в местах уколов, – они оставляли бутылки про запас, дабы при ближайшем торжественном случае передарить отменный виски своему начальству.

Теперь же кажется, что всё это происходило и не со мной вовсе, подумал он, тяжело вздыхая. Будто он знает эту историю понаслышке. Время имеет отвратительную привычку – неумолимо ускорять свой темп в самые счастливые моменты жизни.

Давящую тишину сопровождали шаркающие шаги медсестры Лоры и стук стоптанных каблуков ботинок Генри. Коридоры неизбежно претерпели внешние изменения: лампы накаливания заменили люминесцентными, наполнявшими пространство холодным светом, стены с горизонтальной тёмно-коричневой деревянной панелью перекрасили в бежевый цвет, плитка напоминала шахматную доску, между кабинетами стояли новенькие скамьи, кулеры с питьевой водой встречались через каждые тридцать-сорок футов. Но, что удивило Генри – запах. Спустя двадцать два года, запах остался прежним, тяжёлым, с ноткой дезинфицирующего средства, именно таким он и вспоминал его; он приоткрыл рот, желая поделиться своим наблюдением с сестрой Лорой, спросить, насколько моющее средство должно быть хорошим, коль используют его не одну декаду лет, но, глянув на её, тут же передумал, уж больно сосредоточенной она выглядела.

Или это тревога в её глазах? Подумалось Генри.

Они дошли до Т-образного перекрёстка и упёрлись в лифт. Лора нажала на кнопку третьего этажа, Генри знал, что его путь лежит через кабинет с балконом.

Лифт поднимал их с мерным урчанием и черепашьей скоростью. Хоть кабина и имела внушительные размеры, способной вместить в себя носилки с прикованным тугими ремнями буйно-больным, Генри почувствовал себя не в своей тарелке, запертым. Он даже расстегнул вторую пуговицу рубашки, что не произвело никакого эффекта. Ещё ни разу Генри не испытывал подобных чувств, пребывая в замкнутом пространстве, даже когда застревал в лифте меньшего размера. Он пребывал в замешательстве. Генри пришлось стиснуть зубы и уставиться на цифровое табло; а когда двери наконец раскрылись (мучительно медленно), вышел он с испариной на лбу. Он даже обернулся, двери лифта не торопились закрываться, как бы подтрунивая над ним: «Увидимся, старина». Он решил, что спустится исключительно по лестнице, и плевать на отдышку; настолько его удивляла собственная нервозность, разыгравшаяся с самого утра.

Медсестра проводила его до двери с надписью «Главный врач Пол Лоуренс», постучала, после чего статуей замерла на месте, спрятав руки за спину. Видимо, подумал Генри, пряча улыбку, опасается, что я дождусь её ухода, скину с себя всю одежду и побегу от палаты к палате, колотить по дверям и поднимать больных.

Дверь открылась почти сразу. Лишь глаза Пола остались прежними, хоть теперь и смотрели из-за маленьких овальных очков. Лицо испещрили морщины, зачёсанные назад волосы поседели, а линия лба в последние годы явно стремилась к макушке. Густая борода тем не менее осталась чёрной. Генри буквально облегчённо выдохнул, когда заметил выпирающий из-под пиджака живот Пола, меньше, чем у него самого, и всё же.

– Генри, – Пол с порога обнял его. – Как рад тебя видеть!

– Я тоже, Пол, – Генри похлопал его по спине, борясь с подступающими слезами.

Медсестра, удовлетворившись положением дел, осведомилась, может ли быть свободна.

– Да, Лора, спасибо.

Она кивнула.

Пол пригласил Генри в просторный кабинет со светлым паркетом и панорамным видом на луг с прочертившим его чёрным зигзагом дороги. Двери балкона обрамляли два высоких растения в горшках. Настольная лампа освещала архаичную кипу бумаг посреди которой возвышался моноблок фирмы «Эппл». Перед большим письменным столом стояли два кожаных кресла, идентичного фасона диван подпирал восточную стену, увешанную дипломами и сертификатами. Западная стена целиком состояла из книжных полок с медицинской литературой, преимущественно по психиатрии. На центральной полке, точно библия, красовалась единственная книга, обращённая обложкой наружу, явно коллекционная, с золотистой надписью «Sigmund Freud». У полок с книгами, на фоне бордовой шторы, горел зелёный абажур.

– Как здорово, что ты всё же приехал, – Пол, точно фокусник, материализовал два пузатых стакана и опустил их на единственно свободный край стола. Генри живо представил, как Пол проделывает данный трюк из раза в раз, и с улыбкой подумал, на столе не хватает разве что два белых кружка на манер посадочной разметки вертолётной площадки.

– Спасибо, что позвал, Пол. Ведь побывать в псих лечебнице не в качестве пациента, да в наши годы, своего рода жест самоутверждения.

Пол рассмеялся. Он выглядел очень благодарным этой встречи. Генри разделял его чувства.

– По стаканчику? – Пол застыл с занесённым фужером над бокалами, осознав, что забыл спросить, будет ли Генри.

В давних визитах Генри компанию ему составляла неизменная спутница – фляга с виски, причём не малого объёма. Вместе с Полом, который занимал на тот момент должность младшего ординатора, они прикладывались к фляге, что было сродни канувшего в Лету ритуалу.

– Разве что за встречу и разве что стаканчик, – после долгих раздумий согласился Генри, махнув рукой.

Пол одобрительно наполнил бокалы и передал один Генри, чокнулись, пригубили.

– И каково быть главным в этой обители проклятых?

– Грех жаловаться, скажу тебе, – Пол расположился в своём удобном большущем кресле, он замолчал, а взгляд сделался отстранённым. Генри заметил на его лице какое-то странное выражение. А затем Пол проморгался, изобразил улыбку и продолжил: – Вот была бы лечебница не частной, а государственной, другое дело, через месяц-другой меня самого можно было переселять из кабинета в палату. А здесь всё…, – он развёл руками, подбирая слово. – По-человечески.

– «По-человечески» – точно не к государству. – Генри сделал ещё глоток, всматриваясь в лицо друга, сейчас оно было самым обыкновенным. Видимо, показалось, подумал он. – Главное, чтобы нравилось, – покивал Генри.

– Согласен. А ты всё же решился вернуться к истокам?

– Что-то вроде, – Генри прошёл к картине, справа от двери. Картина в тёмных тонах изображала особняк, занесённый снегом, посреди соснового леса.

Если попытку впервые за долгие годы что-то написать можно назвать возвращением к истокам, подумал он, непременно так оно и есть.

С рассказами стало покончено, как Генри ясно для себя понял, что первые три увесистых сборника оставались уровнем выше всего того, что Генри пытался писать после. Он пробовал себя в иных жанрах, и даже брался за сценарий, но всё без толку. С надеждой в лучшее, а именно в то, что творческий застой удастся переждать, Генри подался в журналистику, после чего быстро нашёл своё уютное местечко в журнале, который продолжали выпускать в печатном формате. Целых пятнадцать лет Генри оставался его неотъемлемой частью, покуда не решил, что слишком стар для того, чтобы его имя отождествляли с гламурной чепухой мира, к которому из года в год всё меньше и меньше хотелось себя относить.

Сейчас Генри уже как семь лет вёл литературу в университете для продвинутого класса.

– Как Маргарет поживает, как дети? – спросил Генри, медленно пересекая кабинет.

– В этом году отмечаем двадцать девятую годовщину, – на лице Пола отразилась счастливая улыбка.

Генри присвистнул, усаживаясь на мягком диване, он едва не закинул ноги на журнальный столик, но вовремя одумался.

– Мои поздравления.

– Спасибо. Аарон переехал в Австралию, занимается исследованием климата.

– Неужели ещё кто-то питает надежды, будто бы нашу планету можно спасти?

– Он всегда верил в светлое будущее, всем бы так. Прилетает к нам время от времени.

– А вы к нему?

– У Маргарет боязнь перелётов, а меня мутит, стоит лишь подумать о воде.

Генри понимающе кивнул.

– Шерил вышла за выскочку-адвоката. Безмерно счастлива, – закатив глаза, добавил он.

– Психолог у нас ты, но судя по твоему выражению лица, ты явного его не жалуешь.

– Не каждый отец дочери способен положительно отозваться о своём зяте, не скорчив при этом гримасу.

Посмеиваясь, Генри отсалютовал бокалом и допил виски. Когда Пол указал в сторону манящего фужера, он помотал головой. За окнами почти во всю стену ветер перебирал потерявшую к концу лета всякую выразительность луговую траву, деревья, высаженные лесополосой вдоль дороги, убаюкивающие раскачивались в такт неуловимой для человеческого уха колыбельной.

– Слышал, ты развёлся, – констатировал Пол.

– Кому-то хорошо одному, – воцарилась пауза. Генри пришлось продолжить: – Не сошлись характерами и, по обыкновению, поняли слишком поздно.

– Зато уверен, от студенток отбоя нет.

– Скажем, на эту тему я пока не готов распространяться.

Оба зашлись хохотом, свойственным лишь старым друзьям.

– Пол, так что на счёт твоего звонка?

– На счёт моего звонка, – теперь уже не весело повторил себе под нос Пол, после чего одним глотком опрокинул в себя остатки виски и механически налил ещё, будто по необходимости. Вмиг его друг преисполнился грузом прожитых лет. На нём словно проявилась печать, неизбежно проедавшего каждого, кто работал в лечебнице для душевно больных достаточно долго.

Пол с неохотой начал:

– Почти два года назад к нам привезли Ребекку Ллойд, девушку девятнадцати лет с острым ПТСР. Она пряталась за занавеской в ванне, когда её отец забил до смерти кувалдой её мать, а затем зарезал одиннадцатилетнего брата.

– Господи, Пол, – Генри сдвинулся на край дивана.

– Мало того, мальчика он ещё и сжёг на заднем дворе, – Пол шумно выдохнул. – Вот такие дела, дружище. Всё происходило в летнем загородном доме, поэтому можно представить, что с тонкими стенами и перегородками, Ребекка слышала всё.

Генри упёр взгляд в зигзаги паркета, дабы не встречаться глазами с Полом. Он чувствовал себя стервятником, почуявшим возможность вновь занять пьедестал. И не важно, что воздвигнут он будет на чужих костях. Тлеющих костях. Ему представились женские вопли, приглушённые тонкими стенами, крики мольбы, оборвавшиеся ударами чего-то тяжёлого (вряд ли Ребекка, прячущаяся за занавеской, могла догадаться, что отец именно кувалдой превращает в месиво мать).

Но ужасней, подумал Генри, могла быть лишь наступившая тишина после, и сладковатый запах палёной плоти. Генри поёжился.

Пол продолжил, прервав череду образов в сознании Генри:

– Сам же Роберт Ллойд, закончив с сожжением, вспорол себе живот тем же ножом, которым убил сына. Буквально достав до позвоночника, – он глянул на Генри усталыми глазами, сделал паузу, давая возможность Генри принять столь дикую информацию, затем продолжил: – О дочери, судя по отчёту полицейских, он и не вспомнил, на втором этаже не нашли признаков, указывающих на то, что Роберт пытался её отыскать.

Генри пребывал в замешательстве. Почему Пол позвонил ему и попросил приехать, сказав, что у него есть история, которую ему необходимо услышать. Генри чувствовал, что впервые за долгую, хоть и с не менее долгим перерывом дружбу, зол на Пола. С чего он вздумал, возмущался про себя Генри, что сможет заинтересовать (пусть даже и меня) историей бедной выжившей девочки; неужели он видит во мне нечто худшее, чем вижу в себе я сам?

– Генри, прошу тебя проявить немного терпения, – Пол говорил доверительным тоном, разведя руками. – Я вижу по твоему лицу, что тебе не понятно, почему я вдруг рассказываю это.

– Есть такое, – Генри скептически вскинул бровями и поджал губы.

Пол сделал глоток виски, задумался, глядя на стакан в своей руке. Генри видел, что сейчас перед ним сидел человек куда более преклонного возраста, в отличии от Пола Лоуренса, открывшего дверь своего кабинета.

– Неделю назад Ребекка Ллойд умерла от субарахноидального кровоизлияния, вызванного черепно-мозговой травмой. Признаюсь, я бы и не позвонил тебе, по случайности не наткнись взглядом в газетном киоске возле дома на журнал, в котором ты раньше печатался. В тот же день я набрал твой номер.

Пол перегнулся через стол над бумагами и нажал на кнопку моноблока, тот ответил вспыхнувшим экраном, озарившем покрасневшие глаза за маленькими линзами очков.

– Пять лет назад мы меняли систему видеонаблюдения, и перешли на HD формат, – тихо пробурчал он, кликая и водя мышкой.

– К чему ты клонишь? – уже с вызовом Генри.

– Тебе лучше самому посмотреть, – Пол повернул моноблок в сторону Генри и предложил подойти ближе.

Генри опёрся руками о край стола, и Пол кликнул мышкой.

С ракурса установленной под потолком камеры экран демонстрировал пустой коридор с шахматным узором напольной плитки, он был значительно уже того, по которому Генри шёл в сопровождении медсестры. Двери располагались в ряд лишь с одной стороны, будучи хорошо знакомым с планировкой лечебницы, он сразу узнал в них палаты пациентов. Напротив дверей чернели вытянутые окна, исполосованные вертикальными прутьями решёток. Качество и в самом деле оказалось отменным – даже на существенно удалённых от камеры тёмно-зелёных дверях не составляло труда распознать цифры прономерованных палат.

Долгое время на экране ничего не происходило, за исключением бега секундных стрелок в правом нижнем углу, Генри даже подумал, что Пол ошибся в выборе файла и сейчас он чертыхнётся и переключит видео. Он вопрошающе посмотрел на Пола, но тот отреагировал на удивление Генри резко:

– Смотри! – скомандовал он.

Хоть и с ущемлённой гордостью, но Генри всё же повиновался, и в то же мгновение лампы дневного света замерцали в конце коридора, где находился поворот, а затем погасли насовсем. Теперь коридор заканчивался тьмой. Генри всматривался в неё, секундные стрелки продолжали отсчёт, он слышал, как дыхание Пола стало напряжённым, он заёрзал и прижал переплетённые руки к груди, кожаное кресло отозвалось скрипами.

Генри продолжал вглядываться в экран и через какое-то время из этой тьмы выскользнула девушка, будто бы вынырнув из чего-то вязкого. Казалось, она появилась из ниоткуда. Несмотря на хрупкий вид, Ребекка Ллойд бежала со скоростью спринтера, длинные каштановые волосы и растянутый светлый свитер развивались в воздухе, стремясь в противоположную сторону.

Так убегают от гонящегося за тобой зверя, пусть тот и является плодом собственного воображения, с печалью подумал Генри.

Высокое разрешение изображения позволяло наблюдать весь спектр ужаса, исказившего лицо бегущей Ребекки. В считанные секунды она пересекла длинный коридор, изображение на мониторе сменилось записью с соседней камеры. Теперь девушка бежала, удаляясь от камеры, в глаза бросилась алая полоса между её лопаток на изодранном на спине свитере.

Когда Ребекка пересекла половину коридора, её верхняя часть туловища вдруг неестественно наклонилась вперёд, Генри подумал, что она оступилась, уже ожидал увидеть, как Ребекка на такой скорости проскользит оставшуюся часть коридора по инерции и влетит в стену, точно шайба, пущенная по льду в борт. Но этого не произошло, она просто упала на месте, будто на полной скорости вступила в нечто крайне вязкое, и тут же прилипла.

Ребекка лежала лицом вниз, Генри подумал, что она не поднимется, ему было в крайней степени неприятно наблюдать за происходящим. Но Ребекка медленно, на локтях, оторвалась от пола, было видно, что она превозмогает сильную боль, а может после удара о плитку она пребывала в шоковом состоянии. Молодая девушка перевернулась на спину, при этом ноги повторили движение за корпусом с опозданием, будто и не слушались её вовсе. Она смотрела не моргающими глазами вверх, из разбитого носа текла кровь, её грудь вздымалась и с судорогами опускалась, а спустя несколько мгновений её тело сотрясла конвульсия, и Ребекка упала замертво.

Генри хотел взять мусорное ведро, покоившееся у стола и опорожнить в него то скудное содержимое желудка, что представлялось завтраком.

– Пол, объясни, будь добр, на кой хрен ты мне это показал?

Он чувствовал нарастающую злость.

– Я включу ещё раз, – без колебаний, словно предвидя реакцию Генри, ответил Пол, отмотал бегунок плеера на несколько секунд назад, курсором выделил прямоугольник в левой половине монитора, после чего выделенная часть заполнила весь экран, и нажал на «Play».

Генри чувствовал, что готов взорваться в любую секунду, и лишь многолетняя дружба заставляла сдерживать пыл.

И вот Ребекка, на этот раз многократно увеличенная, вбежала в поле зрение приближённого участка, точно в момент падения. При первом просмотре Генри удивило, что по инерции, юная девушка, не пересекла по шахматной плитке остаток коридора, но он не предал данному факту особого значения. Теперь же, когда Ребекка была во весь экран, а со спины свисали пропитанные кровью лоскуты свитера и чего-то более тёмного, стало заметно, как падение спровоцировало нечто из рядя вон выходящее: когда всё тело продолжало нестись вперёд, обе её ноги одновременно повело назад.

Да их будто схватили мертвенной хваткой, отозвалось в сознании Генри.

Вновь Генри наблюдал, как Ребекка перевернулась на спину, он видел её бледное лицо с полоской крови под носом, как она уставила вверх полузакрытые глаза, после чего они в ужасе широко раскрылись и замерли. Генри не сразу понял, что Пол поставил на паузу, на экране застыло лицо Ребекки, в нём, помимо ужаса, читалось отчаянье и некая предрешённость. Пол стал жать на кнопку клавиатуры, с каждым нажатием которой сменялся кадр.

Кабинет Пола заполнил глухой стук клавиши, монотонный, как капля за каплей, вытекает из старого ржавого крана и бьёт по жестяной раковине. Изображение незначительно менялось, порциями в доли секунд, приближаясь фатальной развязке. Стук. Напряжённое лицо Ребекки. Стук. Скулы натянулись. Стук. Один за другим. Губы едва разомкнулись, готовые выпустить рвущийся вопль.

В какой-то момент Генри напрягся, позабыв о своём негодовании, он непроизвольно подался вперёд к экрану. Лицо Ребекки стало темней, её как будто закрыла тень, едва заметно, неудивительно, что Генри не разглядел этого в первый раз. Стук. Тень разрослась облаком, она закрывала тело беспомощной девушки целиком. Стук. Тень выглядела почти что объёмной и весьма отдалённо напоминала дым.

В кабинете воцарилась тишина, лишь моноблок пробивался сквозь неё, редко потрескивая. Генри, уже с кресла перед столом, продолжал смотреть на тёмный силуэт, сгустившийся вокруг Ребекки. Выглядело это жутко, язык Генри прилип к нёбу, ему пришлось разжать начинавшие болеть кулаки, непроизвольно сжавшиеся от напряжения. На экране облако своей формой напоминало огромную когтистую лапу, схватившее Ребекку за шею и грудь. Причём возникала та самая лапа из ниоткуда, словно протянули её из другого измерения.

Спустя долгую паузу Генри взял слово:

– Это безусловно трагическая смерть девушки, – он растёр уставшие от напряжения глаза, стараясь не обращать внимания на то, что его руки тряслись. – Но позвал ты меня…

– Так что ты видел, Генри? – перебил Пол.

– Блик, – он пожал плечами, мотнув головой. – Какой-нибудь сбой в матрице самой камеры… я в этом плохо разбираюсь.

II

Сидя на заднем сидении такси, Генри глянул на увесистую папку, водружённую на его коленях. Он охотно её принял, хоть открыто и не признал сверхъестественное происхождение запечатлённых событий.

Мысль, что его разыгрывают, Генри отмёл сразу. Пол не мог столь гнусно кого-то разыграть, напротив, он всегда отличался благоразумием и порядочностью. Да и какая ему с того выгода? Выходит, продолжал измышление Генри, глядя на проплывающие за окном такси деревья, его давний друг поверил в фантазии, обитавшие в воспалённых умах его подопечных. Такая симпатия к пациентам, произрастающая из банального сочувствия, встречается во врачебной практике; и, увы, от неё не застрахован никто. Существует целое понятие, как синдром Флоренс Найтингейл, при котором лечащий врач влюбляется в своего пациента.

Однако, синдром не объясняет противоестественность видеозаписи. Генри тоже её наблюдал и неоднократно, объяснить запечатлённое игрой света-тени язык не поворачивался.

Но при всём соблазне, приписывать произошедшее к сверхъестественному тоже нельзя. Если объяснение не плещется на поверхности в ярком светоотражающем жилете, это не говорит о его отсутствии вовсе. Течение каких-либо иных событий могло унести разгадку дальше от очевидных истин, которыми столь привычно, а главное удобно, оперировать.

Генри со смешанными чувствами раскрыл картонную папку. В глубине души он всегда знал, что творческий кризис, столь рано поставивший крест на карьере писателя, происходил из своего личного отвращения к тому, чем он занимался, а именно – в перенесении чужих наваждений на бумагу.

Уже при выходе первой из трёх книг, он считал себя неспособным родить на свет собственную оригинальную идею мародёром, который, скрываясь в тенях, копошится на чердаке, в пыли и ползающих тараканах, обыскивает углы и щели, покуда не выгребет всё ценное, впоследствии выдаваемое за личный труд.

И, будучи когда-то практикующим психиатром, Генри понимал, что невозможно творить что бы то ни было при столь серьёзном внутреннем конфликте.

Но сейчас Генри переживал старое, почти забытое чувство, которое неизменно посещало его перед написанием рассказов. То было смесью азарта и предвкушения, когда не терпелось вернуться в свой кабинет и приложить пальцы к клавишам, давая им волю.

На первой странице с квадратной фотографии, прикреплённой к анкете скрепкой, на него смотрела молодая и привлекательная девушка с каштановыми волосами и россыпью веснушек на носу и румяных щеках. Юное и красивое, исполненное жизни личико не имело ничего общего с осунувшимся лицом Ребекки Ллойд на видеозаписи с камер наблюдения. Фотография приковывала взгляд Генри, помимо горечи он ощущал и облегчение от того, что ему не долго пришлось наблюдать, как люди безвозвратно теряли свой облик; тяжёлые психические болезни не знают пощады, они буквально отбирают жизнь и навсегда оставляют свой отпечаток на внешности больного.

Генри вскользь прошёлся по ксерокопии полицейского отчёта, добавившим деталей к рассказу Пола, некоторые он отдельно выпишет, чтобы использовать в повести. Ведь материала, прикидывал Генри, хватит на многостраничную повесть. Так что, если он взаправду переживал второе дыхание в творчестве (а он готов поклясться, именно так оно и есть), ему не составит труда написать в довесок несколько рассказов и, спустя целых двадцать два года, выпустить книгу. Лишь бы инфаркт от счастья не схлопотать.

Он перелистнул ксерокопии, вложенные в файл и на свет показалась голубая книжица с изображением мультяшной панды, надкусывающей стебель бамбука и потускневшей от времени фиксирующей обложку резинкой. Генри оттянул резинку, на форзаце аккуратным подчерком в рамке из нарисованных розовыми чернилами сердечек читалось: «Собственность Бекки Л». Ниже, без сердечек: «Билли, если ты это читаешь, немедленно закрой!».

Отдавая папку, Пол упомянул, что часть личных вещей, в том числе и дневник, привезли Ребекке несколько месяцев назад, после того как её родственники по материнской линии, оплачивающие содержание в частной лечебнице, вознамерились продать летний дом, где случилось жестокое убийство. Генри сделал пометку в своей голове о том, что ему нужно проверить, продаётся ли этот дом до сих пор.

Тем временем, такси въехало в город. Мегаполис выглядел серым, прозябшим от моросящего дождя, верхушки небоскрёбов утопали в белом, точно молоко, низком небе. В лужицах на асфальте отражались огни автомобилей и нескончаемых вывесок магазинов и ресторанов.

Дневник оказался исписанным наполовину, Генри также обнаружил, по датам, обведённым рамкой из сердечек, что все записи были четырёхлетней давности, а значит Ребекка начала заполнять дневник в шестнадцать-семнадцать лет. Он бегло перелистывал страницы, не желая вчитываться в личные записи девочки-подростка, тем более рассказывали они в основном о школьных мероприятиях и прогулках с подругами. А затем, примерно на середине, открылась страница, где дата написана уже чёрной ручкой и без сердечек – «23 июня».

Подчерк выглядел иначе, в нём поубавилось размашистости, стал строже, но без сомнений принадлежал Ребекке.

Под числом на странице единственная запись:

«С Билли что-то не так».

Строчка врезалась в глаза, как дохлая муха, плавающая на поверхности стакана молока.

Не сразу, озадаченный, Генри перелистнул.

Следующая запись оказалась содержательней:

«25 июня

Билли ведёт себя странно почти с самого приезда. Он замкнулся в себе, со мной почти не разговаривает. Родители, ничего не замечают. Он постоянно гуляет один, не проявляя интереса к соседским мальчишкам. Несколько раз замечала, что он ходит в лес позади дома».

«29 июня

Прошлой ночью проснулась из-за какого-то шума в его комнате. Подкралась к двери и услышала, что он с кем-то говорит, подумала, по телефону. Я открыла дверь, а он сидит на полу посреди комнаты и смотрит на меня. Стало в самом деле жутковато. Сказала, чтобы шёл спать, а он и не шевельнулся. Я ушла к себе и долго не могла уснуть, но больше он не разговаривал».

Без даты, одинокая запись:

«Зря я приехала, нужно было отправиться в поход с родителями Линди и Алекс, как я и хотела».

За окном кто-то вдавил на клаксон, Генри подскочил на месте от внезапного шума. Он тяжело вздохнул и перелистнул страницу.

«5 июля

Это сумасшествие! – подчёркнуто с нажимом из-за чего бумага порвалась насквозь. – Родители отказываются меня слушать, я уже готова собрать вещи и уйти отсюда пешком…

Он продолжает общаться со своим воображаемым другом. Я видела из окна своей комнаты, как Билли однажды шёл, будто бы держа кого-то за руку, а затем он остановился, обернулся и посмотрел прямо на меня. И я уверена, он знает, что я одна это всё замечаю. Пользуется этим».

Генри увлечённо читал, не обращая внимания, как такси зарулило на его улицу. Его образование позволяло определить, что подчерк сквозил нервозностью и нервным истощением, крохотные буквы «плясали» вверх и вниз, словно Ребекка делала запись в кузове грузовика, мчащегося по бездорожью.

«7 июля

Никогда не думала, что я могу чего-то так сильно бояться.

Я проследила, куда он уходит в лес. Несколько часов наблюдала за задним двором из окна своей комнаты. Заметив Билли, я бегом спустилась вниз и пошла в лес. Поначалу думала, что потеряла его, а затем увидела его дурацкую красную кепку. Держалась от него на расстоянии, но он так целеустремлённо куда-то шёл, что и не заметил бы меня, будь я от него в нескольких шагах. Мы шли минут двадцать, я испугалась, что мы потеряемся, хоть и шли по тропинке. – Вновь подчёркивание: – Откуда за нашим домом в лесу тропинка???

Когда впереди показалась поляна, я спряталась за деревом. Он вышел на поляну. Там были большие круглые камни, зелёные из-за мха. Мне даже показалось, что на камнях что-то нарисовано, будто руны, но я находилась далеко, а подойти ближе просто бы не смогла, меня трясло. Билли подходил к каждому камню и касался его, а затем сел посреди них на хвойные иголки спиной ко мне.

Я что-то услышала, какой-то жуткий звук прямо из земли. Мне стало так страшно, что я попятилась и упала. Я думала он меня заметит.

Я бежала до дома, что было сил. Родителям ничего не сказала, потому что они услышали бы только одно – я оставила Билли одного в лесу. Буду ждать, когда он придёт, а после я начну крушить весь дом, пока они не согласятся уехать».

Генри перевернул страницу, и там ждал пустой лист. Он быстро пролистал страницы, убедившись, что записей там нет.

Он потёр седеющую щетину, выудил полицейский отчёт и посмотрел на дату – 8 июля, – составлен спустя день с последней записи в дневнике Ребекки Ллойд.

III

Генри выпал из реальности, как это бывало всякий раз, когда он брался за написание рассказа.

В университете на своих занятиях он нагружал студентов чтением глав учебников, чего никогда себе не позволял, а сам в тишине аудитории набрасывал в блокнот под недоумевающие взгляды будущих Хемингуэйев отдельные кусочки, непрестанно всплывавшие в напряжённом сознании.

Возвращаясь в свою квартиру, он устремлялся прямиком в кабинет с большим деревянным столом перед окном с неизменно закрытыми жалюзи, и принимался переносить черновики в ноутбук. Генри не отвечал на телефонные звонки, он бы выключил телефон вовсе, но из университета могли позвонить по какому-либо вопросу.

Генри вновь писал, и писал с такой лёгкостью, которой не испытывал и в лучшие дни его истиной карьеры. Опьянённый эйфорией, Генри снова пренебрегал сном, приёмами пищи и выходами на свежий воздух, о чём его первая жена считала своим долгом напоминать без умолку, отвлекая от работы; впервые за многие годы он вспоминал её с улыбкой на лице, что в обычном состоянии отнёс бы к тревожному симптому.

Но его не покидала мысль, что он обязан посетить летний дом семьи Ллойдов. А главное, ту полянку посреди леса, с круглыми камнями. Ребекка лишь вскользь описала её. Несомненно, этого бы хватило, он без труда обличил бы вырисовывающийся образ поляны в красочные слова. Но простое любопытство (чего именно Ребекка могла испугаться?) не давало ему покоя. Скорей всего, Ребекка видела, в каком состоянии пребывал отец, и все связанные с этим страхи она переносила во вне; сначала на своего младшего брата Билли, а затем и на внешнюю среду, то есть лес.

Имея самую настоящую кладезь информации в предоставленной Полом папке, Генри не составило труда отыскать расположение дома. Он обрадовался, узнав, что до него всего полдня на машине. Порывшись в интернете и сделав несколько звонков, он вышел на риэлтерское агентство, ведающим продажей дома Ллойдов, и вновь удача благоволила ему – он всё ещё пустовал.

В пятницу у Генри был самый свободный рабочий день. Он провёл положенные первые две пары, запер аудиторию, с плащом, перекинутым через руку он спустился в столовую и сложил в портфель три сэндвича с курицей, после чего подошёл к кофейнику и принялся наполнять термос, прихваченный утром из дома.

– Никак собрался в поход? – раздался голос Шерил Уоттс.

Одета в розовый в клетку сарафан, белокурые волосы собраны сзади в хвостик, её овальные очки отражали солнечные лучи, залившие огромную столовую мягким осенним светом. Шерил слегка за сорок, хороша собой, и уже как три года являлась вдовой. Она вела философию и социологию на одном этаже с Генри. На переменах за угловым столиком в столовой напротив окна, за чашкой кофе они часто общались на общие темы, коих хватало с избытком, но дальше этого никогда не заходило. Хоть Генри сейчас и не хотел отвлекаться на флирт (все его мысли по-прежнему поглощала повесть), для себя он решил, что в понедельник обязательно увидится с Шерил и наконец сделает первый шаг.

– Привет, Шерил, – Генри закручивал крышку термоса. – Для походов, увы, холодновато, но знай, тебя бы я обязательно позвал с собой.

– Буду ждать приглашения, – она очаровательно улыбнулась, склонив голову чуть на бок. – А в самом деле, для чего тебе столько кофе?

– Нужно кое-куда съездить.

Шерил нахмурила бровки, неуверенно кивнула.

– Это для книги, – вдруг он захотел ей рассказать. – Нужно кое-что посмотреть.

– Ты снова пишешь? – её глаза вспыхнули.

– Пытаюсь, – вскинул плечами он. – Шерил, я должен сейчас идти. Скажешь Марку, что я пропущу сегодняшнее собрание?

– Разве что ты пришлёшь мне экземпляр новой книги с твоей подписью.

– Я принесу его тебе лично, – Генри не без радости заметил, как покраснели её щёки.

Подожди до понедельника, Шерил, подумал он, направляясь к выходу из столовой.

Сухие листья, окружавших университет клёнов, хрустели под ногами, когда Генри пересекал университетскую парковку. Он сел в свой старенький «вольво», отозвавшийся скрипом амортизаторов, и включил навигатор на телефоне.

В пути он слушал рок на любимой радиостанции и съел два сэндвича, изрядно накрошив на водительское сиденье. Гнал по свободной автостраде по пологим холмам и любовался клонящимся к лесам солнцем. По его расчётам он успеет вернуться из леса засветло, главное – найти тропинку. При учёте, что она вообще существует.

По прошествии многочасовой поездки, он свернул с шоссе, а затем через крытый деревянный мост пересёк широкую реку, нёсшую свои воды в размеренном темпе. Генри медленно вёл «вольво» по аккуратной грунтовой дороге, слушая как иногда шелестят, касаясь кузова, ветки. По обе стороны в отдалении друг от друга встречались дома, многие из них явно пустовали, в виду подходящего к концу сезона, лишь у нескольких Генри заприметил автомобили.

Он нажал на тормоз и заглушил двигатель. Прямо у дороги в землю вбили табличку с выцветшим названием риэлтерского агентства и местным телефонным номером. Генри вышел из машины и захлопнул дверь, сердце в этот момент почему-то забилось быстрее.

К ступеням крыльца вела дорожка, высыпанная белым камнем, обрамляли её густые островки карликовых кустов, чьи цветения давно увяли. На ухоженной лужайке багровели опавшие листья разросшегося перед крыльцом дерева, с его ветки, еле покачиваясь из стороны в сторону, свисали на двух полинявших верёвках качели.

Двухэтажный дом, точно с открытки, был выкрашен в белый цвет, с широким открытым крыльцом, из крыши с тёмной черепицей торчала кирпичная труба. Почему-то в воздухе повисало ощущение, что вся красота дома являла собой лишь абстрактную вуаль, таящую в себе нечто тёмное. Генри охватил страх, в голове промелькнула ясная мысль: «Садись в машину и уезжай отсюда куда-подальше!», он провёл ледяной ладонью по лбу, рука осталась мокрой от проступившего пота.

Окна в свете уходящего дня темнели и будто уставились на Генри своей пустотой. Какое-то время он стоял, глядя на верхушки деревьев, высившихся позади дома, и ему живо представилось, что именно крылось за всей воцарившейся здесь тишиной, и его начало трясти.

Чтобы не блуждать в лесу в темноте, пора действовать, твёрдо сказал себе Генри, с сомнительным успехом отсекая страхи. На негнущихся ногах он пересёк лужайку и обогнул дом по площадке, предназначавшейся для автомобиля. Очутившись на заднем дворе, Генри обернулся и взглянул на окна второго этажа. В одно из них Ребекка наблюдала как младший брат уходит в лес, и проследовала за ним. А следующий день обратился для неё фатальным кошмаром. Генри намеривался повторить их маршрут. Ещё он заметил, что трава в одном месте на лужайке заднего двора темнела прямоугольным пятном, будто на газон легла тень от рекламного щита. Присмотревшись, Генри увидел кусок газона размером со стол для пинг-понга с иным сортом травы, отличным от произраставшей вокруг дома. Генри прекрасно знал, что пытались скрыть риэлторы – место, где Роберт сжёг тело своего сына.

В лесу, под ветвями, таилась особая тишина, казалось она окутывала Генри со всех сторон. Рубашка под плащом быстро промокла, на открытые участки кожи слетались комары. Он стоял, пытаясь сообразить, куда следовало идти, но всё выглядело одинаковым и без намёка на тропу. Здесь не помешал бы столб со стрелкой-указателем и надписью «Тропа», подумал Генри и засмеялся каким-то не своим смехом.

Генри углублялся в лес, и с каждым шагом в нём нарастало волнение. Нечто подобное он испытал в девять лет, когда купался в озере и решил похвастаться перед друзьями умением плавать. Большое озеро обрамлял песочный пляж с кабинками для переодеваний и длиннющими очередями. Генри отплывал всё дальше и дальше от своих друзей, наблюдавших за ним из-за красных буйков, он чувствовал, как силы покидают его, но о том, чтобы развернуться не было и мысли, ведь тогда все сочли бы его слабаком. Он продолжал плыть несмотря на страх и жжение в груди, будто он прилично хлебнул горячего чая. Тогда Генри буквально осязал, как отдаляется от берега, а берег впереди оставался далёким. Лишь несколькими годами поздней Генри осознал, что в тот день чуть не умер по глупости. Он бы точно утонул, не подплыви к нему на гидроцикле спасатель. Друзья Генри встречали его на берегу как героя, и это явилось настоящим облегчением.

Под ногами тошнотворно трещали сухие ветки, они цеплялись за ботинки и штаны, ему приходилось перебираться через ухабы и корни вековых деревьев, вонзавшихся в землю, точно безжалостные когти гарпий в свою добычу. Огибая очередное препятствие в виде заваленного дерева, Генри зацепился за острый сук, порвав плащ и ощутимо больно оцарапав предплечье, он не сомневался, что позже обнаружит, что рукав рубашки пропитался кровью. По лицу катились крупные капли пота, Генри потерял счёт времени, он вдруг поймал себя на мысли, что шёл, ни о чём не думая, словно в трансе. Но эта мысль осталась не удостоенной должного внимания где-то на периферии. Он продолжал идти.

Удары сердца отзывались во всём теле. Тяжело дыша, он опёрся ладонью о грубую кору сосны и приложил пальцы другой руки к шее, нащупывая пульс. Скорей всего, думал Генри, он выбрал неправильный путь; Ребекка не упоминала непролазные дебри. Лишь бы найти дорогу обратно…

И вдруг он её увидел, столь ясно, что ума не мог приложить, как не заметил мгновением раньше. Сквозь голые стволы сосен вырисовывалась светлая полоса. Тропа вела дальше в лес, деревья отступали от неё, точно страшась подцепить крайне опасную заразу.

Чертыхнувшись, Генри ступил на неё.

Тропа шириной в несколько футов спускалась по склону, петляя между необъятными стволами сосен и елей, Генри поразился их высоте, он сроду не видел столь древних деревьев. В низине чувствовалась сырость и зловоние болота, Генри несколько раз наступал в воду, отчего ноги быстро промокли, но он почти и не заметил этого. Теперь он не думал поворачивать назад. Здесь встречались низкие и скрюченные кусты, их ветки нависали над тропой, стараясь угодить Генри в лицо, ему приходилось постоянно пригибаться, отчего разболелась спина. Генри с полной уверенностью мог сказать, что этот лес являл собой самое негостеприимное место из всех, где ему приходилось побывать.

Тропа сужалась, из-за повисшего в воздухе тумана стало темнее, витало ощущение, словно на лес опустился поздний вечер, несмотря на ранний час, о чём говорили наручные часы. А затем Генри увидел, как впереди за деревьями зияет пустота. Генри встал на месте и несколько раз с силой зажмурил глаза, но увиденное оставалось прежним. Его поразило, насколько неестественной эта пустота выглядит. Он продолжал вглядываться в просветы между деревьев и утомлённый мозг выдал хоть и странную, но, судя по всему, единственно подходящую ассоциацию: всё ровно что смотреть в неглубокое озеро с прозрачной водой, и видеть дно под иным углом в следствии эффекта преломления света.

Он медленно двинулся дальше, неотрывно смотря вперёд и наблюдая, как пейзаж вдали за деревьями с каждым шагом меняет своё положение отнюдь не в соответствии с его направлением, будто он наблюдает его через огромное зеркало. Но уже через несколько пройденных футов эффект исчез.

Поляна представляла собой открытый участок с баскетбольную площадку, окружённый плотной изгородью кустов и деревьев. Генри испытал трепет, когда в тумане проступили силуэты. Он подошёл ближе, остановился у самого края поляны (ступить на неё сразу почему-то не отважился). Валуны, размером и формой напоминавшие перевёрнутые мусорные баки, образовывали круг, он насчитал одиннадцать штук и все аккурат одного размера.

Всюду порос мох, он полностью устилал землю, взбирался на камни и облюбовывал стволы ближайших тщедушных деревьев.

Генри пошёл по поляне озаряясь по сторонам и поражаясь странностью вида. Во всей присутствующей атмосфере таилась некая древняя энергетика, воздух точно тысячелетиями накапливал в себе электричество и благоухал озоном. Подстать мыслям по телу пробежала волна мурашек.

Его целиком поглотило ощущение нереальности происходящего. Действительно, проще поверить в то, что находишься на съёмочной площадке фильма ужасов с продуманными до мелочей декорациями, нежели в поляну с искривлённым пространством. Тем более, даже самый спокойный лес обязан источать соответствующие звуки – как минимум щебет птиц и стрёкот насекомых, но Генри не сомневался, единственным источником шума с того момента, как он ступил на тропу – был он сам.

Несмотря на всю обуревавшую тревогу, он так же испытывал нетерпение от желания описать увиденное в повести. Ещё он для себя внезапно твёрдо решил во что бы то ни стало сохранить это место в тайне; если бы он сейчас и задумался, почему, то не смог ответить, как бы ни захотел.

Оставляя позади себя завитки тумана, Генри неспешно обходил валуны, почти доходившие ему до груди, он задерживался у каждого, но рун или их следов не обнаружил. Тогда, почти бездумно, он медленно опустил ладонь на верхушку одного из одиннадцати камней и вонзил пальцы в ледяной мох, отчего по телу прошла очередная волна мурашек. Издалека донёсся вопль незнакомой птицы. Мох сопротивлялся и едва уловимо потрескивал, когда Генри, движимый необъяснимым порывом, сдирал его. Под мхом покоилась на изумление ровная поверхность, Генри смахнул с неё остатки мха, сдул мелкий сор и замер, лишь кисть рефлекторно отдёрнулась, точно коснувшаяся раскалённого металла. На светлой поверхности камня темнела высеченная спираль.

Вновь раздался гнусный крик птицы, Генри бы подумал, что так истошно может кричать лишь ползучий зверь самого неприглядного вида, если бы крик не шёл откуда-то сверху. Он запрокинул голову и сквозь перемешивающийся слой тумана увидел россыпь звёзд. Звёзды? Но ведь ещё совсем рано, небо должно быть светлым, смутился Генри.

Он намеревался свериться с наручными часами, а затем и с временем на мобильном телефоне, как почувствовал лёгкое щекотание в подошвах ног, недоумевая, он посмотрел вниз, на ботинки, утопавшие во мхе. Чувство усилилось. А затем, когда зубы начали биться друг о друга, Генри понял, что земля вибрирует, и сильнее с каждой секундой.

Дезориентированный, он пытался отыскать взглядом тропу, но сквозь туман деревья, окружавшие поляну, представали глухой стеной. Его охватило отчаянье. Словно мечущийся в клетке зверь, Генри бежал из стороны в сторону, в надежде увидеть просвет, но видел лишь деревья, показавшиеся ему безучастной толпой зевак. Тем временем вибрация перерастала в звук. Сознание Генри до последнего отказывалось принимать то, что этот звук отдалённо напоминал рёв, причём исходил он явно из-под земли.

По оледеневшим щекам Генри потекли слёзы, не в силах терпеть этот отравленный гневом рёв, он со всех сил сдавил уши ладонями, но едва ли это помогло – звук пробирал до костей, отзывался вибрацией в полостях грудной клетки, и безжалостно продолжал впиваться точно иглами прямиком в мозг, минуя барабанные перепонки.

Вдруг Генри на глаза попался очищенный им камень с завитком руны, на долю секунды, и ему этого хватило, он восстановил в памяти путь, по которому прошёл к нему, и бросился в том направлении. Подошвы ботинок скользили на мхе, налитые свинцом ноги едва слушались и будто бы вязли, он чуть не повалился на землю, в голове всплыл образ Ребекки, когда на видеозаписи что-то незримое схватило её за ноги и протащило назад, от ужаса у Генри поплыло перед глазами.

Генри показалось, что ему ни за что не выбраться с поляны, ему не позволят, он представил, как припадёт к земле и сознание поглотит безумие, и чем быстрее это произойдёт, тем лучше. Более он не смел повернуться в сторону каменного круга, внутри него краем глаза он улавливал какое-то движение. Вернее, чувствовал чьё-то присутствие.

Поначалу он не поверил, что отыскал тропу. Генри бежал изо всех сил, лицо до крови царапали острые ветки, мелькавшие перед глазами, точно нескончаемая стая летучих мышей, но Генри этого и не замечал. Лёгкие пылали, он спотыкался о кочки и несколько раз падал.

Генри не знал, что откажет первым – сердце или сила воли, но леденящий кровь рёв, раздававшийся позади, заставлял бежать.

Эпилог

Возвращение Генри во всех смыслах можно было назвать триумфальным. Увесистый том потеснил мэтров жанра мистики в списке бестселлеров. Критики, расхваливая книгу, писали, что перерыв в карьере пошёл лишь на пользу писательским талантам Генри Нордса, однозначно вышедшего на новый уровень мастерства. Чего уж говорить – одна очень известная кинокомпания выкупила права на экранизацию мини-сериала. Его приглашали на телевиденье, где он удачно демонстрировал весь свой шарм и остроумие, разве что режиссёрам время от времени приходилось переключать камеры на ведущих, когда Генри застывал, уставившись невидящим взглядом в одну точку.

Самого же Генри успех книги, как и сам факт её существования забавлял, но лишь в изощрённом понимании данного слова; Однажды, стоя перед книжным магазином, в чьих стеклянных дверях просматривался яркий коридор, заполненный толпой фанатов пришедших на презентацию его новой книги, Генри вдруг подумал, что выход его последней книги можно сравнить с тем, как если бы для приготовления запечённого в фольге картофеля свихнувшаяся домохозяйка подожгла бы собственный дом. Он смеялся до слёз, пока кто-то не открыл дверь книжного магазина и настороженно пригласил внутрь.

После того, как Генри побывал на поляне, он не возвращался в университет и с головой ушёл в работу, что явилось отдушиной (второй, помимо затяжных запоев), хоть как-то помогавшей прийти в себя после чудовищного потрясения; да и повесть следовало дополнить рассказами. Увы, Генри так и не пригласил на свидание бывшую коллегу Шерил Уоттс. Всякий раз, вспоминая её, сердце начинало саднить. Генри прекрасно сознавал, что остро нуждается в поддержке, но в то же время боялся, что отныне и до самого последнего вздоха он несёт в себе отпечаток тех событий, и этот отпечаток может навредить не только ему.

Сколько бы Генри не пытался себя убедить в том, что пережитое в лесу, было ничем иным, как плодом разыгравшегося воображения, подхлёстнутого переживаниями, связанными с постоянными мыслями о жестоком убийстве Робертом Ллойдом своих жены и сына, а также изматывающей и напряжённой дорогой в лесу, – из зеркала на него продолжал взирать поседевший за сутки мужчина.

Седым волосам сопутствовал и ряд изменений в поведении, но заметить их было попросту некому, ведь если раньше немногочисленные друзья и коллеги по университету и воспринимали Генри как необщительного человека, но всё же достаточно обаятельного, чтобы приглашать на вечеринки и дни рождения, на которые он приходил, то теперь Генри был удостоен звания эксцентричного затворника.

Но Генри и не задумывался о мнении окружающих. Совсем недавно его отчасти и интересовал собственный имидж, теперь же его заботили несколько иные вещи. Например, чтобы ночью во всех комнатах его квартиры горел свет, а на прикроватной тумбе стояла бутылка джина. Каждый раз, просыпаясь от кошмара в мокрой от пота постели и с бешенным сердцебиением, Генри усаживается у изголовья и делает два-три больших глотка джина, обжигавших нутро, а через несколько минут ещё пару. В одном и том же преследующем сне ему так и не удаётся найти выход с поляны, деревья оживали и их ветви переплетались между собой, а позади из нечеловеческого рёва он слышал своё имя. В предрассветные часы, когда заснуть вновь не удавалось, Генри поддавался грёзам, представляя, что он так и не ответил на приглашение Пола.

Папку с дневником Ребекки Ллойд Генри выслал по почте в лечебницу Святой Агаты на имя Пола Лоуренса. Сам Пол какое-то время пытался созвониться с Генри, но вскоре, так и ни разу не получив ответа, перестал предпринимать попытки. Нераспечатанное письмо от Пола он мигом перенаправил в мусорное ведро.

В своих умозаключениях Генри пришёл к тому, что существо, каким-то образом убившее близких Ребекки, привязано к каменному кругу на поляне. Ребекке в тот роковой день удалось спастись, а родственники, определившие её в лечебницу, тем самым спрятали её, сами того не подозревая.

Искалеченная жизнь Ребекки текла своим чередом: перманентная сонливость из-за приёма препаратов, групповые терапии в окружении психов, прогулки во внутреннем дворе, просмотр телевизора в общем зале под крики и истерики. Но всё могло быть куда хуже – Ребекка могла рассказать кому-то, что случилось на самом деле. Генри восхищался тем, что ей хватило ума держать язык за зубами.

Её рутина тянулась, покуда из летнего дома покойной семьи, спустя два года выставленного на продажу, в лечебницу не доставили её личные вещи. В том числе и дневник. Генри полагал, что именно благодаря дневнику существо и нашло путь к Ребекке, заполучить которую по какой-либо причине не смогло сразу. Бежать было некуда, стены лечебницы возводились, чтобы удерживать пациентов внутри.

После выхода книги прошёл год. Год по-настоящему продуктивный для карьеры Генри.

Он ехал в метро на встречу со своим агентом, дабы обсудить условия издания следующего тома. Вторник, часы показывали 12:23, в вагоне помимо Генри находилось пять-семь пассажиров. Он сидел, убаюкиваемый гулом метро и тёплым сквозняком, ласкавшем лицо. В центр он предпочитал добираться исключительно на общественном транспорте; да и машины у него теперь не было – свой «вольво» Генри разбил в «тот самый день» – выезжая на шоссе, не справился с управлением и врезался в отбойник. По счастливой случайности он миновал грузовик, который точно бы сравнял с землёй его машину вместе с ним. Сила столкновения была небольшой, но износившемуся двигателю хватило и этого, ремонтировать столь старый автомобиль не имело смысла. Учитывая пережитое в тот день, утрата машины волновала Генри меньше всего.

Двери вагона открылись, никто не зашёл и не вышел. Голос из динамиков оповестил об отбытии, и поезд устремился дальше, занырнув в темноту. Генри оставалось проехать две станции, после чего его ждали обходительные уговоры агента принять условия издательства, отвергать которые он и не собирался, лишь подкорректировать сроки, в которые Генри Нордс обязался выдать очередной бестселлер.

Внезапно воздух стал холоднее, он почти что обжигал лицо. Дремота тут же улетучилась, сердце ускорило темп. Генри оглянулся по сторонам: в вагоне царило спокойствие, явно никто другой не замечал резкого понижения температуры, немногие пассажиры – поголовно с наушниками в ушах, – были поглощены происходящем в их телефонах и планшетах.

Генри устремил взгляд на электронное табло, схематично отображавшее оставшийся путь до следующей станции. Он решил выйти уже на ближайшей остановке и добраться до ресторана на такси, лишь бы поскорее вырваться на поверхность. Двумя руками Генри с силой сжал ручку сумки, лежавшей на коленях, та отозвалась потрескиванием кожи, его костяшки побелели, он придвинулся ближе к выходу, чтобы сразу вскочить, как поезд остановится. Генри пытался унять панику, делал глубокий вдох, затем выдох, но он чувствовал, как лоб покрывается испариной.

А затем замигал свет. Генри перестал дышать, он впился пальцами в обивку своего сидения, сумка соскользнула с колен и упала в проходе. В мерцающем свете белых ламп он наблюдал, как напротив на панели вагона сами по себе рваными дугами образуются друг под другом три царапины. Генри замер, казалось, даже сердце перестало биться, его губы расползлись в оскале, обнажившем ряд плотно сжатых зубов, внезапно он так ослаб, что не смог закричать, крик потонул где-то внутри.

Рейтинг:
1
СИРена в вс, 03/06/2018 - 22:31
Аватар пользователя СИРена

Многовато. Советую разбить на части.
Приветствуем нового автора на нашем сайте!

__________________________________

События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".