Клеймо "Человек"

Мене*

Не знаю, сколько времени прошло в земном мире с тех пор, как я оставил обездвиженное сном тело там, среди принюхивающихся к моим пальцам крыс. Фонарь под потолком еще дает спасительный свет, но как же я хочу, чтобы масло в нем скорее закончилось. Хочу застыть в проклятой мерзлоте Коцита. Хочу исчезнуть, перестать, наконец, быть.

Парадоксальность жизни, ведь именно стремление "быть" привело меня через подземные лабиринты к нише с помутневшим зеркалом, и, судя по разновременным останкам на полу, не я первый вознамерился преступить мерцающую черту и возвратиться не просто бессмертным, а богом. Амбициозно? Может быть, но на кону были честь и достоинство не мои, а Человечества в моем лице. Я всегда полагал несправедливым, что дух наш скован в совершенствовании тленной оболочкой, ее пороками и потребностями. Что если сломать клетку плоти и сорвать замок смерти - душа воспарит богоравной? Докажи я это, меня вознесли бы на руках, как нового Прометея.

Глупец, если бы я только знал, чем обернется мое богостановление, то никогда бы не перевернул тех часов в руническом обрамлении портала и не вступил бы в переливающееся ртутью зеркало.

Текел*

Я не знал, что ждало меня. Возвратившихся не было. Более того, ни одна оккультная книга, включая ту полуистлевшую рукопись, что обнаружил я во время экспедиции к берегам Юкатана, и указавшую путь в подземелье, не давала ответа, ни что представляет собой другой мир, ни о цене бессмертия.

Первое воспоминание по ту сторону - огромные, циклопических размеров Часы с корпусом из переплетенных корней. В нижней их части зарождался вихрь листьев и, желтея, уносился ввысь, к тонкому жерлу - выше кружил лишь пепел. Это завораживающее зрелище немного отвлекало от странного пейзажа вокруг. Далеко по берегу были разбросаны черные сгустки приземистых домов, поля, как освежеванная плоть, сочилась влажным вереском, и багровое море в стонах исторгало нарождающееся солнце, - все будто было пропущено сквозь едкий красный фильтр.

Его присутствие я скорее почувствовал, чем увидел - каждая молекула воздуха, каждый атом будто покрылся перламутровой пылью и заискрился. Он выслушал молча, что я и мне подобные достойны большего, что прошу лишь один шанс, любое испытание, дабы доказать, насколько недооценен Человек!

Тогда Он поведал, что мой путь лежит сквозь Время, существующее лишь внутри Часов. Обетам моим не было конца и, пусть Он ничего не требовал, я сам поклялся всем и во всём, лишь бы попасть внутрь.

Тень закрыла алое небо, и антропоморфный исполин накренил Часы. Под содрогание, от которого всплеснулось кровавое море, из земли взвились тысячи рук - бледных, как трупные черви, и визжащих, будто сокрытые тела их жгли живьем под скорбный стон Иерихонских труб.

Я следовал за Ним, отбиваясь от цепляющихся пальцев, и был уже на середине, как вдруг комья земли полетели отовсюду, и витые корни с острыми шипами, приближаясь, грозили пронзить меня, будто еретика объятия железной девы, - Часы вставали обратно, и крик мой застыл на губах.

Весело шелестел водопад, щебетали птицы. Бабочка сидела у меня на носу, но, испуганная пробуждением, вспорхнула и унеслась в полосы света, что пробивались из разломов вверху. Все в волшебном гроте казалось до умиления прекрасным - даже камни, забавные и причудливые, от покрывавшего их мха. Мудрые демоны отвлеклись от начертания рун, фавны и сатиры оставили угловатые танцы, - они устремились ко мне, и, умыв огнем и росой, приняли в Круг, одели цветочный венец. Я был точно ребенок - счастлив остаться и плакал от радости - будучи наг, забыл стыд, забыл все, что хотел и знал, к чему и куда стремился! Будучи одним из них, днем я зачарованно внимал сказкам демонов, а когда всходила луна, беззаботно прыгал через костры под свирельные наигрыши фавнов, извивался в огненных всполохах и ласкал тела изумруднокрылых нимф.

Восторг разрывал меня, языческие гимны, наполнявшие грот, сулили вечное наслаждение, но вскоре я осознал, что всего мне мало, и ничем не могу насытиться. И я обратился к Нему...

Грот озарился мерцанием. Янтарные глаза фавнов потускнели, демоны застыли истуканами, и нимфы гибкими лианами обвились вокруг них. Я заметил, что из моих следов появляются пауки. Мелкие, неисчислимые, давить их было бесполезно, и я покинул милую колыбель - с ностальгической тоской, но в томящем ожидании чего-то большего.

В трепетном свете свечи я сжимал в руке свиток, вокруг в черной высоте колоннами терялись книги, и новый омут вмиг поглотил меня – нестерпимая жажда познать их. Мгновение или века потрачены были на изучение языков, заклинаний, кругов и рунической вязи, что создавали на заре мира древние демоны. Узнал я, что та самая, обитающая в кровавом Предмирье тень, есть Страж Часов, но даже он не властен над чудовищным Левиафаном – стервятником бездны, пожирающим умершие миры, едва Душа покинет их.

Увлеченный, я не сразу заметил, как ожила тьма. Нечто царапало древние переплеты - пауки, также неисчислимые, как в гроте, теперь росли, лапы их тянулись все выше, ибо я питал их. И как омерзительны они не были, я не мог остановиться, потому что прочитанных откровений мне было мало. Я хотел еще. Острые лапы уже царапали тьму потолка, счищая ее, как нагар со стекла, рвались к небу, и едва блеснули первые полосы, свеча погасла. Исчезли и книги...

С вершины, на которой я оказался, мне открылось страшное. Черные существа плодились и оскверняли все вокруг, сбивались в стаи, грызлись. Паучьи гнезда закрывали свет, отравляли воду, и скоро последние клочья зелени истаяли на глазах под бесконечным наслоением паутины. Единственный, кто мог остановить эту вакханалию был Он, но… Как же ласкали слух гимны и восхваления в мою честь, сладкая благодарность тех, кого я невольно взрастил знаниями… Я промолчал, позволив тонким лапам вознести себя к сужающемуся жерлу часов, и экстатический восторг мой был подобен сиянию тысячи солнц в зените.

Серая тишина воцарилась вокруг. Агонизирующие паучьи тела, сваленные в кучи, заметал пепел, как темные холмы снег. Им уже не было больно, но падая на мою плоть, пушистые хлопья шипели, как попавшая на угли вода. Недвижим, я принимал боль, потому что осознал ошибку. Я убил этот мир. Я отвернулся от Него, и раскаивался в том, молил о прощении… Мой безмолвный крик отразился на грязном листе неба, но ветер погнал его прочь, как и миллионы других, и от пепельного порыва заскрипели, покачиваясь на опаленных ветвях, пустые клетки. В них не было ни птиц, ни душ, ни мыслей. Лишь вязкая паучья слюна стекала с распахнутых дверец.

Плоть мою выжгло до костей, затем не стало и их. До конца я просил о последнем шансе…

Почувствовал ли я мерцание, перед тем как оказался в темноте, не помню. Нечто тяжелое и гладкое надо мной со скрежетом двинулось. Ступив на осколки часов, я не почувствовал боли и не увидел кровь на рассыпавшемся пепле. Быть того не могло – Он не только простил меня, но и возвысил, как я того и хотел! Я не верил глазам и небывалой легкости, и красоте мира вокруг...

Я понял, почему там, в сыром подвале было столько тел, а среди людей за все тысячелетия так и не появился бессмертный… Как можно было, узрев Венец Миров, помыслить о возвращении в гниющий гроб, что именовался миром Земным - моим проклятым миром.

Он явился в мерцании, с тоской и улыбкой указал на часы по ту сторону зеркала. Они пустели. Как ни умолял я оставить меня здесь, как ни клялся в смирении, Он был непреклонен. Тогда и открылась страшная цена невозвращения - если не пересечь черту зеркала вовремя, в бесконечной пытке руки мои сплетутся с корнями Часов, а тело сгрызут в подземелье крысы… Иного пути не было.

Скорбь не знала предела, а Он искренне не понимал, почему, добившись цели, я, как и все до меня, не был и близко доволен? Светлые слова Его о том, что теперь мы равны, и путь к бессмертию тела и духа отрыт, гноились внутри завистью и гневом. Неужели Он и правда не мыслил, где остается сам, и куда должен навсегда отправиться я? И это Он называл равенством? Нет, не для того пройден такой путь. Я был достоин большего. И со всей ненавистью, я толкнул Его в ртутную гладь зеркала.

От долгого вдоха некогда мое тело изогнулось дугой. Неуклюже дойдя до портала, оно трогало гладь обгрызенными руками, оставляя кровавые разводы, мычало, как немое создание, и, наконец, опустившись на колени, заплакало.

Я ликовал. Как сошедшийся пасьянс передо мной были разложены судьбы цивилизаций. Видя сквозь века, по мысли моей гасли и зарождались солнца, вершины гор утопали в волнах и возносились вновь, а океаны менялись местами с небом. Я мог все. Я был богом, отныне Я именовался Абсолютом, Первозданным Светом, и в Моем праве было дать имена всем живущим и взрастить паству...

Но Венец Миров померк, и страшное дыхание донеслось со стороны почерневшего моря.

Упарсин*

Раскаяние мое несравнимо с той скорбью, что обречен видеть я в глазах по ту сторону до тех пор, пока не погаснет рукотворное солнце.

Страж мертв. Больше не слышу его шагов. Левиафан дышит все тяжелее и ближе... Он уже повсюду.

Съежившись у застывшей зеркальной глади, я жалок. Как поздно открылось очевидное, что несмотря на ум и знания, внутри я - развращенное, алчное, возомнившее о себе невесть что создание.

Моей душе никогда не суждено было вознестись в мерцании, даже отринув порочную плоть. Дело во мне, в моей особой природе, ибо я – лишь подобие, споры плесени, что некогда Страж справедливо оградил стеклом Часов и цепями Смерти. Изгой миров.

И имя мне - человек…

____________________________________________________

*Мене, текел, упарсин – «Мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес [упарсин] – разделено царство твое и дано Мидянам и Персам» (Книга пророка Даниила, 5:26-28)