Дом

Я повернулась к боковому стеклу и увидела тусклый блик своего одинокого отражения в нем. Редкие фары мимо проезжающих машин освещали ночную трассу. В какой-то момент на дороге образовался поток света, мне показалось, что он тянулся бесконечно. Навстречу нам, гуськом ползли КАМАЗы. Три молодца одинаковых с лица. Наша машина, ослепленная, содрогалась на своей дорожной полосе.
Струнка напряжения внутри натянулась, и, растворилась в салоне. Место было тем самым, на котором мы сделали поворот назад, прямо на глазах у этих же КамАЗов. В голове вертелось: лишь бы миновать эту петлю. Мы проскочили всеобщим усилием мысли, и, я с удовольствием закрыла глаза от усталости. Там, за закрытыми веками и происходит величайшее таинство.
Я вновь увидела мертвый дом.
На улице было светло. Продираясь пальцами сквозь шелковые нити паутинок, я поскреблась по единственной двери. Никто не откликнулся. В ожидании хоть какого-нибудь признака жизни я, замерев, стояла под дверью. Ничего. Обойдя дом, я без всякого стеснения заглянула в окно.
Белая печь грела дом изнутри. Она была невозмутима, и, догадаться, что стены ее сдерживают пожар, можно было только по самоварнику - раскаленной, однотонной радуге, у подножья лежанки. Спиной ко мне стоял диван, обращенный лицом к старой кровати с металлическими дугами у ног и головы. Пустоту комнаты заполнял стол. У его сторон, друг напротив друга, стояло два стула грязно-голубого цвета. Их длинные спинки возвышались над столом, глядя на синюю, клеенчатую скатерть и крошки хлеба, не убранные со стола. На стене висел серый ковер. От него веяло привычностью и какой-то скорбью.
На холодном полу сидела грузная женщина. Прорисованные васильки, на тонкой ночной рубашке, подчеркивали ее голубые глаза. Взгляд ее перемещался по комнате и от усилия, сфокусировать его на каком-либо предмете, у нее морщился нос. Рот перекосило и он, вышедший из под контроля, чему-то своему улыбался. Странной и далекой улыбкой. Лицо, по-детски растерянное и, одновременно, по-стариковски усыпанное морщинками, было каким-то отдельным от неподвижного тела. Оно меняло эмоциональные маски, и, казалось, что пожилая женщина потеряла ту важную нить, всего происходящего.
Из окна было видно все. Руки, от самых вен усыпанные синяками; разбухшие пальцы; огромные, едва ли подвижные ноги; и движения, с тем самым, кованым усилием.
Тишину нарушил крик, от которого я вздрогнула: Мама! Мама! – позвал голос. А после, кто-то сильно забарабанил в дверь.
А я не могла никак оторвать взгляд от старушки. От ее ночнушки в глазах плясали васильки. Она смотрела на содрогающуюся от ударов дверь, но дотянуться до ручки у нее не было сил. Что-то несвязное вырвалось из ее рта и резким звуком прокатилось по тонким стенам избы. Хоть и за окном, но я была так близко к ней.
Дверь вдруг всхлипнула, оставив родные петли. В комнату вбежало еще трое. Их сходство между собой намекнуло мне, что передо мной одна семья. Даже странно, что муж так сильно похож на жену, а жена на мужа. Девчушка была несколько другой. Тонкие волосы пепельного цвета казались седыми. Девочка, как заводная бегала возле пожилой женщины, поминутно хватая ее за руку, она тянула старушку наверх. И я видела, как от усилия напрягаются ее маленькие ручки, натягиваясь в ниточку. Потом бросала руку и так снова и снова. Не подпускала к старушке мать и отца. Будто, хотела все исправить сама.
Наконец, собрав растерянность, мать отстранила девочку в сторону и присев на колени возле старушки, тихим, но твердым голосом сказала: давай вставать?
- Что с тобой, мама… - дрожащим голосом добавила она через паузу.
Уголки губ, словно, были приколоты с двух сторон булавкой, оттого улыбка казалась вынужденной. Сильно въевшись в лицо, она походила больше на жуткую гримасу. Так улыбалась старушка, будто бы забыв свою единственную дочь. Пусть уже и повзрослевшую.
Она что-то промычала в ответ, но язык не слушал команды мозга.
- Поднимай! - через-чур твердо скомандовала женщина притихшему за ее спиной мужчине.
Он же, схватив женщину под руки, с громадным усилием сумел усадить ее на кровать. Пожилая женщина тяжело дышала. Глаза вертелись в глазницах, как безумные. Девочка застыла в стороне, как-то по-особому опустив руки, в тот момент они казались длинными, а маленькие кисти уж очень тяжелыми. Под тяжестью своих собственных рук она горбилась.
Я стояла у окна, тонкие стены хорошо пропускали голоса.
- Мама, ляг… - взмолилась женщина.
Усталость, непонимание, горечь и какая-то суета толкались в тесной избе. Девочка громко заплакала и сквозь судорожные всхлипы по слову выдавливала из себя:
- что с бабушкой, мама?
Ответом стал шепот взрослых, до неприличия громкий:
- Отведи ребенка соседям и вызови скорую!
Две фигуры, детская и мужская поспешно выскочили на крыльцо. До моих ушей донеслось нытье прогнивших от сырости ступенек на крыльце. Рослый мужчина сжимал в своей ладони детскую руку. Под скрип калитки и шуршание земли под ногами – они оба молчали. Удаляясь и удаляясь, две фигуры вскоре превратились в точки – маленькую и большую. И, кажется, что обе точки одинаково беззащитны перед превратностями судьбы. А размер их фигур разве имеет значение?
Потеряв их из виду, я вновь повернулась к окну, но там уже никого не было. И даже окно исчезло, разрешив похозяйничать ветру в, давно не жилой, избе.
Стояла разобранной кухня. Стояли голыми стены. Растрепалась пригоршня золы на прогнившем полу. Я оглянулась на дорогу, но она окутанная вечерней дымкой исчезала вдалеке. Вокруг никого не было.