02. Страна Отчаяния

2: ...и с Новым годом!

Я приземлился в Монкадоре в канун Нового года. Любая страна в наши дни начинается с воздушной гавани, и, хотя они все примерно одинаковые, в каждой можно заметить неповторимые местные черты. В аэропорту Вентриаго не требовалось чрезмерной наблюдательности — национальные особенности сразу бросались здесь в глаза. Огромный яркий щит, который я сначала принял за рекламу шоколада, на самом деле гласил: «Гематоген “Пальмаро” — лучший в стране!» Плитки названного продукта продавались в кафетерии и в сувенирной лавке, вперемежку с шейными платками, глиняными куклами и соломенными шляпами. Чины пограничной охраны носили на поясах, помимо револьверов, какие-то большие ампулы в плетёных кобурах. Меня поразили их стеснённые, как у марионеток, движения и пустые, лишённые всякого выражения, взгляды.

Таможенный инспектор оказался таким же Пиноккио. Пока он изучал рейки и проспекты, меня прошиб холодный пот. Ещё никогда я не пробовал силы в качестве контрабандиста. Но всё обошлось.

— Вы можете предлагать любые породы, кроме осины, — сказал на прощание чиновник замогильным голосом. — За нарушение — лагерь.

Приветливая страна!

Альтерра, однако, оказалась приятным городком, больше французским, чем испанским, с булыжными улочками, изящными пастельными фасадами, длинными ажурными балконами и тонкими деревянными подставцами. Когда моё такси подъехало к отелю «Ла Эспланад», шофёр резко нажал на тормоза, пропуская огромный серый автомобиль с открытым верхом, длиной, наверное, в километр. На заднем сиденье развалился бледный человек в военном мундире и со странным, уродливым профилем — но машина промчалась так быстро, что я не успел толком его разглядеть.

— Кто это? — полюбопытствовал я.

— Полковник Хорк, шеф налогового управления, — тихо ответил таксист и перекрестился.

Сборщики налогов нигде в мире не пользуются любовью, но что-то в поведении шофёра было сродни суеверному страху.

В «Ла Эспланад» меня ждала записка от Женевьев с приглашением на новогодний ужин в доме её отца. Она с удовольствием примет подарок. Часы тянулись до безумия медленно.

Дом семьи Чагас — небольшая бетонная вилла с белёными стенами — находился в новой части города. Женевьев немного изменилась с нашего знакомства в Крыму, но я не мог сразу определить, чем именно. Это нельзя было приписать двум прошедшим годам. Я надеялся, что возбуждение, охватившее меня при виде её сверкающих чёрных глаз на смуглом лице, обрамлённом длинными локонами оттенка воронова крыла, не слишком заметно. На стройном гибком тело Женевьев прекрасно сидело простое, но элегантное белое платье, однако на ней не было ни украшений, ни обуви.

Её родители казались старыми и подавленными. Вообще в семье царил дух печали, и тут я сообразил, что произошло с Женевьев — жизнерадостная девушка, которую я встретил в «Рабочем уголке», исчезла. Её место заняла грустная, скорбящая женщина.

Я подумал, что дело здесь в болезненном разрыве с её немецким женихом или мужем, но всё оказалось гораздо хуже. Младшая сестра и брат Женевьев погибли.

— Пока я ещё жила в Лейпциге, их похитили в Балерано — это в двадцати километрах отсюда — средь бела дня, на глазах у всей деревни, — сказала она. — Никто не знал, что Кланц, шурин Грейзы, будет там охотиться.

— Охотиться?! — вскричал я. — Он охотился на людей?

— На следующий день сюда явилась тайная полиция, — продолжала Женевьев, оставив мой вопрос без ответа. — Полицейские сказали родителям, что Консуэла и Жан разбрасывали подрывные листовки. Это было ложью — они отправились в Балерано навестить тётку. Больше их никто не видел.

Она разрыдалась. Сеньор Чагас обнял дочь и пробормотал:

— Ну будет, будет.

— Что у вас здесь творится? — спросил я.

— Посмотрите сами, — Женевьев высвободилась из объятий отца и включила телевизор — любопытный аппарат с плоским круглым экраном на треугольной подставке. — Грейза сейчас поздравит нас с Новым годом.

На экране возникла заставка — президентский штандарт — и заиграла бравурная музыка, а потом появился Его превосходительство. Я вспомнил, что однажды видел портрет Грейзы в каком-то журнале и поразился его безобразию. Сейчас же, в пугающе живой трёхмерной передаче, диктатор выглядел просто страшным. На неестественно бледном лице торчал тупой, сильно вздёрнутый нос со щелевидными ноздрями. Теперь я понял, чем меня так оттолкнул характерный профиль полковника Хорка — не состояли ли сеньор президент и его главный сборщик податей в родстве? Но самыми ужасными казались глубоко посаженные глаза Грейзы. Они не принадлежали человеческому существу. «Белки» были чёрными, а радужная оболочка — охряно-жёлтой. Неудивительно, что он надел тёмные очки, позируя для иностранного журнала! Картину дополняли оттопыренные остроконечные уши, зачёсанные назад серо-стальные волосы и усы наполеоновского гусара.

Когда Грейза заговорил, я невольно вскрикнул — длинные и острые зубы диктатора были не более человеческими, чем его глаза. Они напоминали клыки хищного зверя. Его превосходительство попытался придать своему глухому, невыразительному голосу благожелательное звучание. Он напоминал о вечных узах братства между расами. Он подчёркивал важность здорового питания и своевременной уплаты налогов. Он хвалил силы безопасности за бдительность и призывал граждан остерегаться внутренних и внешних врагов.

— Да что он такое? — спросил я, когда тварь на экране исчезла и куранты собора Альтерры начали отбивать последние мгновения уходящего года.

— Вампир, — сказала Женевьев. — Монкадором правят вампиры!