Тили-тили-бом

Намеренно громко и пылко скажите: «я есть Бог». Мелькнуло ли в вас сомнение? Мелькнула ли мысль, что все на этом свете создали именно вы? Единственный человек во вселен… О нет, вы не единственный, вы - это и есть вселенная. Безлюдная и единодушная. Вы - это и есть мир. Хотя, сейчас, когда я говорю это, с уверенностью сказать, существуете ли вы, я не могу. Ведь я никогда не знал и не узнаю того, как видите этот мир (и видите ли вообще) вы, мой милый, никогда не пойму, вы- шутка бытия или его творец (только тогда это мне просто кажется, что я живу?).Но ведь в итоге Бога видит каждый в своем? Бога эстетического, академического, чувственного. Не так ли? Но что если человек утратит своего Бога? Или же ему самому за дьявольщину придется убить его? Что если… человек сам даст начало злу и добру?
<Лето 2000 года.>
Раньше все было совсем не так. Раньше… Лет 10 назад, кажется, в тихой деревушке Холмс часы отплясывали чечетку золотых лет. Теперь же половина домов ее опустела, все дачники разъехались, а недачники поумирали, и только несколько десятков живых голосов, принадлежащих по большей мере ворчливым старухам, еще уныло звучат здесь.
Август. Солнце петляло вокруг деревьев. В такт ему шла она. Она шла довольно быстро, хотя спешить ей было определенно некуда. Она шла к окраине. А на окраине деревушки взгромоздился каменный двухэтажный дом. Он выглядел заброшенным, занавески были почти опущены, а двери распахнуты. Уши у дома были заткнуты и глухи, а ноги давно растянулись по всему саду кустами и зарослями.
В калитку она вошла без страха, помедлила, пробралась сквозь заросли ткача. И огляделась. Дом выглядел тревожным. А на равнине у леса паслись последние козы. Медленно переступая через трещины на ступенях, она вошла вовнутрь.
Солнечный свет слегка пробивался сквозь полуопущенные занавески. Под ногами лежали мятые листы бумаги, а вокруг ничего похожего на мебель. Что же она ожидала увидеть? Старинные канделябры, богатую отделку, подстаканники, серебряные ложки и призрака оперы, восседающего в центре? Нет, здесь только книги… Только пластинки. И музыка?
«чайкой в небо мы взовьем,
мы взовьём, мы взовьём.
с неба каплей упадем,
моя Леди» -пел тоненький детский голосок, переплетаясь с мужским и женским голосом. Протяжно, жутко и тихо. Пел голосок этот однозначно с пластинки. И все повторял: «упадем, упадем, упадем». И все звучал, звучал, звучал. Что-то тихо потрескивало и скрежетало. Пол под ногами запружинил. В ноздри пахнуло табаком… И мужским потом… Она отступила на шаг назад, к двери. Подступила дурнота. Она бежала, нет, она стоит на месте. Она кричала. Нет, кажется лишь тихо стонет. Она… Горит? Нет, только медленно наклоняется и падает.
Там стоял Он.
<…>
В первую секунду, увидев ее можно подумать, что это ребенок с тяжелым взглядом уставших больших глаз. Или же это старуха с детскими скулами? Не бывает у двадцатилетних девушек таких резких и дерганых движений. Не вжимают они голов так в плечи. Не смеяться. Не шуметь. Не шутить.
Едва живая, тонкая статуя, она, давно чувствовала, что ее ужас спрятался в этом доме. Когда-то давно, да, пожалуй, лет 10 назад, она жила недалеко отсюда. Нет, кажется, на другом конце деревни. Зачем же она бывала здесь? Не помнит… Помнит лишь, что боится бабочек. Помнит, как уезжали они с отцом в спешке отсюда, и помнит, как просыпалась в слезах ночью. Помнит, как дразнили ее в школе. Помнит, как умирал ее отец.
<…>
- Ну, и что ты здесь делаешь? - сурово спросил ее он. Он не был еще пожилым. Но и молодым его назвать нельзя было. Его волосы, грязные и сальные, давно не чесаные, спадали низким хвостом. - Кто ты? Отвечай.
Но девушка только беспомощно раскрыла рот, бесшумно открывая и закрывая его, будто тонущая птица. Она была готова разнести в шелуху проклятое жилище. Рвать, жа-лить, рас-пять. Но она… только тихо скрестила пальцы на месте своего рта.
- Ого. Так значит немая? -его глаза медленно закрылись, выражая одновременно сочувствие и ярость. -Так ты ничего не расскажешь?
Согнувшись, она стояла перед ним и ничего не отвечала, она мелко тряслась и съеживалась. Он грубо протянул к ней свою руку. На ней были жуткие шрамы и совсем еще свежие порезы. Следы укусов. Она непонимающе и робко на него взглянула.
- Так надо. Тебе то в итоге какая печаль? И хватит лицемерить. На самом деле тебе нет дела до меня. Идем. - Он слегка подтолкнул ее.
«boston-boston»- напевал теперь звонкий голос с пластинки. Все громче и тревожнее. Однако, как странно… Мебель здесь все же была. Только разглядеть ее под слоем книг, горшков с цветами (на удивление живыми и политыми синими незабудками), посуды (разбитой и нет), было нельзя, все в доме хранилось на полу. Свет близился к закатному.
Маленькие газетные вырезки и пожелтевшие статьи из журналов были приколоты ножами к доске для объявлений« «Таинственное исчезновение детей».Июнь.1988 год.«Чудовищная тайна пропажи братьев Бютюк». Август. год 1989, «Трупы детей так и не были найдены» июнь. Год1990. «Холмский дудочник». Год 1991. «В районе кладбища памяти Меропы Мракс откопаны 10 детских и 1 женский скелет.»1998год.« Глеб Николаевич Ченоданов представил новую книгу «Убийство в Холмсе» «Влияние музыки на душевно больных» Год 2000» По поверхности ее кожи пробежала мелкая дрожь. Они вошли в помещение, вероятно служившее кухней.
- Однако. -Он внимательно разглядел ее- Пускай, это будет моей исповедью, крошка. -он медленно сел, оставив гостью стоять- Меня Валерий зовут, милая. Звали. Теперь меня не зовет никто, так что это и не важно. Я был всегда тем самым парнем, который мчится на байке все время вперед, которому нечего терять и нечего ценить. Но памятников я никогда не крушил и слабых не избивал, вопреки ползущим легендам. Бензобак, пабы и кабаки у дороги, дешевые ночлежки и вечный путь, путь под гитарный рок. Моя семья отреклась от меня, а я и не сокрушался. Мне было плевать на них. Мне был никто не нужен. Пока однажды я не встретил ее. Не схожую с прошлыми, легкодумными и лживыми подругами-попугайчиками. Маргарита .-Валерий нервно щелкнул пальцами- Моя Марго… Она стала моей богиней. Моим кирпичиком нового дома не на колесах. -он закурил дешевую сигарету.
Живя, мы просто радовались жизни. Но жизнь была тогда чудесной. У нас должна была бы быть дочь. Ася. Но ее так и не было. Погибла при рождении. А Марго иметь детей больше не могла. Все сволочи-врачи, не едущие несколько часов.
Едкая и терпкая грусть…Она стала совсем тихой и замкнутой тогда. Много слушала музыки и пела. Кажется, музыка пробуждала в ней что-то веселое. Особенно детские колыбельные. Я боялся ее потерять. Боялся оставлять ее даже ночью и часто, просыпаясь, нащупывал в темноте теплую шею. И гладил ее. Я бросил ради нее кочевой образ жизни, а теперь и короткие халявы, и стычки с парнями из автосалона напротив. - Его голос дрогнул. - Я выбросил рок пластинки и купил фортепиано, я читал ей вслух, я пел, танцевал, я жил ей одной. Она не могла работать больше. Мне приходилось не брать отпуска 4 года, чтобы обеспечить ее домиком в деревне на лето. Пускай разваленным и на самой окраине. Но своим.
Там она становилась живее. Следила за соседскими ребятишками, пела им. Я отпускал ее сюда одну. Здесь я высаживал ей синие незабудки и фиалки. Ей. Всегда тихой, всегда нежной, только часто молчащей…- сигарета потухла.
Скучая, я часто писал ей. А однажды я приехал к моей милой Марго в отпуск, долгожданный, но не долговременный. Это было в июне.Я радостно распахнул дверь и бросился в гостиную, желая скорее увидеть ее. В гостиной я наткнулся на безжизненное маленькое тело… Я подумал тогда еще, что это дух нашей долгожданной доченьки, нашей Аси. В комнате пахло горелым мясом. Чуть сладковатым, тошнотворным. В печи что-то дымилось. Я сидел рядом с телом, я не знал тогда, что теперь делать, куда идти, как вдруг услышал плачь Марго в подвале. Несколько детских трупов лежали там. Она их баюкала. Она ласкала их. И пела… Ту самую нашу песню. «Будет снова день и ночь. День и ночь. День и ночь. Ты откинь все слезы прочь, Моя милая кроха».- пальцы правой руки царапали плоть левой.
Там я и запер ее. И запер себя.- руки у него дрожали. Я жалил, я рвал одежду на ней и ее волосы, я уронил ее на кучу старого барахла и схватил за горло. Я давил. Сжимал. Я убивал ее за всех. За тех детей. За детей других, которые бы попались ей после. Но все еще я любил ее. Как я ее любил! Она хрипела, из нее выходила жизнь, а потом она замолчала, резко и как-то тоскливо, и некому даже хватится было ее. Кто помнил о нас? Кто о ней знал? -он с ожесточением вдыхал воздух.
А тело я спрятал в сундук. - он ударил кулаком о зеркало. Оно разлетелось и кровь потекла с его руки на ковёр. -Во мне больше нет страха. - он кричал- теперь я рву плоть себе. Я- убийца! Я- дьявол! Я…- он зарыдал.
«...»
Тихо, дрожа и плача, она указала на дверь.
«boston-boston» - пластинку заело.
-Верно. Да! Верно! Дверь! Дверь... Она в подвал ведет. Туда...- он бросил ей связку ключей, уткнувшись лицом в свои руки.
Абсолютно ясно и четко она понимала: «Туда. Да, именно туда! Идти нужно было туда». Она знала это. Она чувствовал запах горящего мяса в носу и вспоминала ту самую мелодию «Скоро будет уж конец, уж конец, уж конец. Пламень дьявольских сердец, укротим, моя Леди». Отчего?
Жутко и медленно открылась скрежещущая дверь. С внутренней стороны она была исцарапана и разодрана до половины ногтями, обои содраны и клоками висели на голых стенах. Вещи разбросаны, а вокруг вентиляционного окна кровь. Обитель малодушия и самообмана…
- Но одна девочка сидела там, под туалетным столиком, не рыдая и не плача, тихо, мертво. - раздался его голос сзади- я протянул к ней... Свои руки... Душащие руки, руки убийцы. Нет.«Все кончено» Я нем. А она все же дышала… Дышала, малютка моя. Она вскочила, очнувшись в тот миг, она завизжала от страха. Она бежала, сбивая вазы и стулья, крича. Ая не мешал ей… Бежать. Я не мешал больше никому. Я ждал копов, ждал смертной казни, расследования и ждал тюрьмы. Я рвал свою плоть. Я жрал ее, словно зверь, я метал, я крушил. Но не было больше никого. Лишь только апатия. Не было больше ничего… Я метался, я винил Марго, ведь жизнь до нее была чудесной. Но я не мог ее ненавидеть.
<…>
Едва не потеряв сознания, девушка упала на колени, она скулила и выла, упершись руками в пол. Она вспоминала тот вечер. Она вспоминала как Марго тащила ее к печи, прямо за маленькую ручку, где уже исчез один мальчик, кажется, ее младший брат? Бабочки-огоньки трепетали и качались, а из спальни доносился знакомый звук:
«тили-тили. Тили-бом.
тили-бом. Тили-бом.
в небовознесись огнем,
моя радость»
Едва различимый в криках и смехе раздался звук открывающейся двери. Марго с ожесточением бросила девчонку на кровать и рыдая кинулась в подвал. Защищать и баюкать ИХ. А девочка забралась под туалетный столик, прижав болевшую руку к себе и забывшись в оцепенении.
<Лето 2000 года.>
Ловя глазами действительность, девушка осторожно подошла к Валерию. Тот поднялся к ней.
-Ю… Юная… Светлая... Милая… Ты больше не бежишь, ты плачешь. -он поднял голову. Он сотрясался от рыданий- Моя малютка…- Он обнял ее. Так они и стояли. Тихо. Долго.
Болезненно, но приятно ныло, растревоженное сердце. А затем она повернулась, чтобы уйти.
-Вот, Напиши на листе свое имя! -он протянул ей, сорванный с доски объявлений газетный лист- я хочу его знать. Стой, малютка.- он больше не кричал, он шептал, он молил. - Приди вновь.
Искренне и недоумённо она посмотрела на него и сипло произнесла:
-Ме-ня Ассоль зва-ли. - Она взяла карандаш, газетную вырезку и написала: «но я возьму себе старое имя- Ася».
«boston-boston»