25. История любви. "Сжечь - не значит опровергнуть"

Глава 25

"СЖЕЧЬ - НЕ ЗНАЧИТ ОПРОВЕРГНУТЬ"

Дантон толкнул массивную дверь типографии и вошёл внутрь. Несмотря на воскресное утро, там вовсю кипела работа. Матье и Пьер суетились около печатных станков. Демулен вместе с Тильером стояли у окна и вполголоса обсуждали что-то. Они одновременно повернули головы к вошедшему в помещение Дантону.

- Жорж! - Камилл быстро подошёл к нему, - ну, как прошёл вчерашний ужин?

- А-а! - Дантон неопределённо махнул рукой и тяжело опустился на деревянный табурет. - Ты и в выходные работаешь, Камилл? Сперва я зашёл к вам, но Люсиль сказала, что ты уже в типографии.

- Ну да, - Демулен кивнул, - сейчас печатаем дополнительный тираж шестого номера "Кордельера". Он разошёлся мгновенно, но хватило не всем.

Люди хотят ещё. А я уже готовлю и седьмой номер.

- Рене, ты всё понял, что я тебе только что говорил? - Камилл обернулся в сторону стоявшего позади них Тильера.

- Да, гражданин Демулен, всё будет сделано, как надо.

- Отлично. Ну тогда всё, можешь идти продолжать работу.

Тильер кивнул и вернулся к печатным станкам.

- Ну что, Жорж? - Камилл нагнулся к сидящему Дантону и дотронулся до его плеча, - ну, рассказывай же! Что ты молчишь?

- А что говорить, Камилл? - Дантон тяжело вздохнул, - ты оказался прав, переубедить эту лису невозможно. Похоже, он совсем помешался на своей "добродетели".

И у меня, увы, не получилось быть с ним дипломатичным. Высказал ему кое-что откровенно.

Дантон усмехнулся.

- У меня были мысли, что ничего не получится, - тихо сказал Камилл, - Робеспьер сейчас полностью под влиянием своих друзей из Комитета и этого мальчишки Сен-Жюста.

- Да, они просто фанатики, - горько усмехнулся Дантон.

- Сен-Жюст похож на одержимого, - Камилл быстро прошелся по помещению, - а главное, он вносит безумные поправки в законы, которые Конвент безоговорочно принимает.

- Не удивительно, - протянул Дантон, - "болото" трепещет и пляшет под дудку этих безумцев.

- Все боятся. А последнее предложение Сен-Жюста - это, конечно, нечто. Ты слышал, Жорж?

- Насчёт того, что адвокаты больше не нужны, и подсудимые должны защищать себя своими силами?

- Именно. Такого не было даже при монархии.

- Согласен с тобой. Ну что ж... - Дантон на мгновение замолчал, задумчиво почёсывая подбородок, - на стороне Робеспьера и его Комитета - Национальная гвардия и власть. А на нашей...

Камилл внимательно смотрел на него.

- На нашей - народ.

- Да, Жорж, народ тебя любит, - согласился Демулен.

- Не скромничай, Камилл, - засмеялся Дантон, - ты тоже имеешь власть над людьми.

Он сделал широкий жест в сторону работающих печатных станков, - твоё слово может изменить очень многое.

- Дай-то Бог, - тихо сказал Камилл, - я сам надеюсь на это. Недовольство Робеспьером и его Комитетом растёт. Главное, успеть сказать всё это, до того, как...

Он замолчал.

- Я тебя понял, - Дантон встал и дотронулся до его плеча, - надо постараться успеть. Пути назад у нас уже нет.

***

Март заканчивался. И по республиканскому календарю и новому летоисчислению, идущему с момента основания республики, единой и неделимой, был уже месяц жерминаль, или месяц прорастания. В этот тёплый весенний вечер Люсиль стояла у приоткрытого окна, наслаждаясь тёплыми весенними лучами. С улицы потянуло лёгким цветочным запахом, и Люсиль, почувствовав его, подумала, что жизнь всё-таки прекрасна. Прекрасна, не смотря ни на что. Она даже улыбнулась от этой мысли, задумчиво перебирая в пальцах изящный кулон, висевший на шее. В комнату ворвался прохладный свежий ветерок. Люсиль зябко поёжилась и, закрыв окно, прошла в другую комнату, где в своей высокой кроватке спал Гораций. Подойдя к сыну, она поплотнее прикрыла его одеялом и осторожно поцеловала.

"А Камилл всё работает, - подумала она. - Последние недели он только и делает, что занимается своей газетой. Даже выходные проводит в типографии".

- Милый, как ты, не очень устал? - она заглянула в кабинет, где Камилл сидел за столом. Перед ним лежало несколько листков бумаги, исписанных его мелким убористым почерком.

- А, что, любимая? - рассеянно отозвался он, поднимая глаза от текста.

- На улице такая чудесная погода, - Люсиль подошла к мужу и нежно обняла его, - а ты весь вечер сидишь над своими статьями. Я подумала, может потом, когда ты закончишь работать, мы пройдём прогуляемся? Мы так давно не гуляли вместе. Просто, пройдемся по улицам. Там уже настоящая весна. Ну, пожалуйста... - попросила она совсем по-детски и взяла его за руку.

Камилл улыбнулся и обнял её за талию.

- Ну, хорошо, моя королева. Разве я могу тебе отказать? Но с кем мы оставим Горация?

- Он уже спит, - весело отозвалась Люсиль, - но я зайду к Манон, и попрошу, чтобы она за ним приглядела. Всего часик - это ведь недолго, правда?

Камилл кивнул.

- Хорошо, любимая, тогда я сейчас закончу одну статью. Мне надо это сделать сейчас, пока мысль не убежала. Это займет полчаса, не больше. А потом мы с тобой пойдём погуляем, хорошо?

Люсиль обняла его и поцеловала.

- Ну всё, всё... - засмеялся Камилл, - не смущай меня, а то я работать не смогу.

- Ты такой серьёзный, - кокетливо улыбнулась она. - Тогда я сейчас схожу к Манон.

Манон - девушка, жившая в этом же доме, иногда выручала Люсиль, оставаясь приглядеть за ребёнком. Делала она это не бесплатно, но была внимательной и аккуратной. А большего от неё и не требовалось.

Люсиль уже выходила из кабинета, когда у входной двери прозвенел колокольчик. Сначала один раз. Потом второй, как-то быстро и нетерпеливо.

Люсиль испуганно обернулась на Камилла.

- К тебе кто-то должен был прийти? - спросила она.

- Нет, нет, - он встал из-за стола, - я никого не жду.

- Может быть, это Адель или матушка... - пробормотала Люсиль, почему-то почувствовав сильную тревогу.

- Может быть, - повторил за ней Камилл.

Он вспомнил про Эро, и в его голове мгновенно пронеслась мысль, что арестовывать обычно приходят ночью или рано утром. Сейчас же было всего семь вечера.

- Посмотри кто это, любимая, - он выдавил из себя улыбку.

Люсиль кивнула и, поправив своё пышное платье, пошла открывать.

Через минуту она заглянула к нему в кабинет.

- Камилл, там... там Робеспьер. Он хочет с тобой поговорить.

- Робеспьер? - переспросил Демулен. - Хорошо, пусть заходит.

Люсиль выскользнула из комнаты, а через мгновение на пороге показался Неподкупный.

- Здравствуй, Максим, - Демулен пристально посмотрел на него, - чем я обязан твоим визитом?

- Здравствуй, - на тонких губах Робеспьера показалась улыбка. - Я могу присесть?

- Да, да, конечно! - Демулен кивнул в сторону стоявшего у камина кресла.

Робеспьер сел, аккуратно откинув полы камзола. Он кашлянул, как будто собираясь с мыслями.

- Нам нужно поговорить, - наконец произнёс он.

- Да, это я уже понял, - усмехнулся Камилл, - Люсиль мне сказала.

- Давно не видел её. Она похорошела ещё больше, - вдруг сказал Робеспьер.

- Спасибо. Мне приятно это слышать.

- Ты наверное удивлён, что я пришёл, - продолжил Робеспьер. И его тон опять стал официально-холодным, - но разговор не терпит отлагательств. Камилл, мне не безразлична твоя судьба.

Демулен слегка поднял брови, выражая удивление.

- Да, - проговорил Робеспьер, - я помню о нашей давней дружбе, начавшейся ещё с детских лет. О том, как мы вместе учились в Колледже Луи Ле Гран и...

- У тебя сегодня сентиментальное настроение? - перебил его Демулен. - Извини, но мне надо работать.

Он кивнул на разложенные на столе бумаги.

- Камилл! - Робеспьер повысил голос, - потому что я всё ещё помню о нашей дружбе... именно поэтому я здесь.

- Ну, я слушаю тебя, - Камилл нервным движением откинул упавшие на глаза волосы и посмотрел Робеспьеру в глаза.

- Я хочу тебя спасти.

- Правда? - усмехнулся Демулен, - звучит очень трогательно. И каким же образом, Максим?

- Ты не понимаешь ту опасность, на которую обрёк себя сам, Камилл. Всё это... - Робеспьер указал на бумаги, разложенные на столе, - вся эта твоя газета...

Признайся, это погоня за славой? За популярностью? Ты её получил в избытке, о тебе говорит весь Париж, вся Франция. Остановись, Камилл.

- Ты хочешь, чтобы я перестал издавать газету? Это вполне ожидаемо.

- Комитет требует твоего немедленного ареста, - холодно сказал Робеспьер.

- Я догадываюсь об этом, Максим, - бросил Демулен, - удивительно, не правда ли? И что им всем от меня надо?

- Прекрати язвить, Камилл. Ты сейчас ведёшь себя точно так же, как тогда, когда мы спорили в Колледже. Как вздорный ребенок. Ещё с того времени ты хотел, чтобы за тобой всегда оставалось последнее слово.

- Что на тебя нашло, Максим? - Демулен с удивлением смотрел на него, - ты пришёл, чтобы предаться воспоминаниям о наших школьных годах?

- Называй, как хочешь, - Робеспьер сморщился. - Но ты, наверное, до конца не осознаешь, какой опасности себя подвергаешь. И лишь я один ещё думаю о том, как тебя спасти.

- Ну... спасибо... - протянул Демулен, - и что же ты хочешь от меня? Я должен припасть к твоим ногам и расцеловать их в порыве благодарности?

- Перестань язвить, - опять сморщился Робеспьер. - Дантон давно уже обречён. Он погибнет и утащит за собой и тебя. Но я хочу предложить тебе спастись. Хотя и знаю, что навлеку на себя недовольство Комитета, который давно требует твоей головы. Но твоя судьба мне не безразлична, поверь, Камилл.

В комнате повисла тяжелая пауза...

- И что я должен делать? - спросил Демулен.

- Завтра ты поднимешься на трибуну Конвента и последовательно отречёшься от каждого из номеров "Старого Кордельера". После этого ты публично сожжешь прямо там же, в Конвенте, по каждому изданному номеру. Скажешь, что заблуждался и что сейчас полностью поддерживаешь политику Комитета Общественного спасения.

- Замечательно... - язвительно проговорил Камилл. - Как всё складно придумано.

Он встал и нервно прошёлся по комнате.

Робеспьер сидел всё также, прямо и неподвижно, наблюдая за ним из-под очков.

- А пятый номер мне тоже сжигать? - поинтересовался Демулен, резко остановившись перед Неподкупным, - тот, где я критикую Эбера? Или оставить его, так сказать, для разнообразия?

- Камилл, перестань... - Робеспьер сморщился, как от зубной боли. - Пятый номер можешь оставить. В первую очередь от тебя требуется отречься от тех номеров, где ты критикуешь деятельность Комитета и призываешь к так называемому милосердию.

- Я так и думал, - Демулен засмеялся, продолжая ходить по комнате.

Наконец, он сел обратно за стол и перевёл дыхание.

- И если я отрекусь от газеты, то что?! - почти выкрикнул он, - ты великодушно оставишь мне жизнь? Да, Максим?!

Он опять засмеялся.

- Как знаешь, - Робеспьер поджал тонкие губы и встал, аккуратно стряхивая пылинки с камзола. Лицо его казалось мертвенно-бледным, почти восковым.

- Как знаешь, Камилл, - повторил он, - но я тебя предупредил, - это твой последний шанс.

Он направился к двери, но уже на пороге обернулся.

- И знаешь, почему?

- Почему же? - поинтересовался Демулен.

- Потому что я знаю, как ты любишь жизнь, - сухо бросил Робеспьер, - тебе будет тяжело умирать. Именно тебе...

Камилл молчал.

- Всё-таки я надеюсь, ты сделаешь правильный выбор, - продолжал Робеспьер, - подумай, Камилл. Подумай... до завтра у тебя ещё есть время.

Он ушёл, не прощаясь. А Камилл всё также молча сидел, опустив голову. Он услышал, как в прихожей раздался встревоженный голосок Люсиль, которая провожала Неподкупного. Затем тяжело хлопнула входная дверь. Робеспьер ушёл.

Через мгновение Люсиль вошла в комнату.

- Что он тебе сказал, милый? - она подбежала к нему, - на тебе лица нет.

- Ничего, ничего, родная, - Демулен перевёл дыхание, стараясь казаться спокойным, - всё хорошо. Мы просто немного поспорили.

- Нет, он тебя очень расстроил, я же вижу, - Люсиль всматривалась в глаза мужа.

- Всё хорошо, птичка моя, - Камилл вздохнул и приподнявшись, поцеловал её. - Только пойти сейчас на прогулку у нас не получится, прости меня.

Мне надо кое о чём подумать.

***

- Граждане депутаты, прошу вашего внимания! - колокольчик председательствующего на следующий день в Конвенте Жана-Ламбера Тальена прозвучал как-то особенно резко. - Слово предоставляется Камиллу Демулену.

По залу пронёсся какой-то тихий шум, но он сразу же стих, как только Камилл поднялся на трибуну. В одной руке он держал номера газеты, другой откинул назад свои длинные волосы и посмотрел перед собой, в зал.

Вот он, этот зал заседаний, где в первые годы революции принимались смелые революционные решения, судьбоносные для страны. А в последний год - это была лишь слепая поддержка законов, заранее принятых Робеспьером и его Комитетом Общественного спасения. И горе было тому, кто посмел ослушаться и высказать собственное мнение, отличное от решений Комитета.

Эта мысль молниеносно пронеслась в голове Камилла, когда он бросил взгляд на правое крыло Законодательного собрания. Отсюда, с высоты трибуны, были особенно заметны опустевшие места. Вот на том месте, он прекрасно помнит, сидел Фабр д'Эглантин, осмелившийся сказать что-то против Робеспьера.

А вот там, в следующем ряду, над ним, раньше сидел Эро. Бедный грустный Эро, который заранее знал, что его ожидает.

"Но и я знаю это, - подумал Камилл, взявшись одной рукой за край трибуны. - И всё-таки, я должен это сказать."

Но пока он всё ещё молчал, глядя перед собой. А прямо впереди - вот оно... так называемое "болото". Он видел их испуганные лица, глаза, уставившиеся на него.

И почти физически ощущал их страх... это чувство липкого страха, которое сковало Конвент за последний год, подобно тому, как лёд сковывает живое течение реки.

Он перевёл взгляд в сторону. Там, в левом крыле сидел Неподкупный, опять в пенсне с затемнёнными стёклами. Рядом с ним, по правую руку неизменно находился Сен-Жюст.

- Гражданин Демулен, - Тальен повысил голос, можешь начинать, мы слушаем тебя.

Камилл слегка кашлянул, собираясь с силами.

"Всё, пути назад уже нет", - вспомнил он недавние слова Дантона.

- Моё выступление не будет длинным, граждане, - начал Демулен, - надеюсь, вы не успеете заскучать. А вызвано оно следующим событием. Не далее, как вчера, гражданин Робеспьер попросил меня сжечь вот эти номера моей газеты, которая, я думаю, всем вам хорошо известна! - он поднял перед собой газетные листы и помахал ими в воздухе.

- Я же, с этой трибуны, хочу ответить ему словами, которые сказал Джордано Бруно, перед тем, как взошёл на костёр инквизиции: Сжечь - не значит опровергнуть.

По залу пронёсся ропот нарастающего недовольства. Демулен заметил, что большинство депутатов "болота" испуганно обернулись в сторону Неподкупного, пытаясь разглядеть его реакцию за затемненными стеклами пенсне.

- На гильотину! - услышал он чей-то злой выкрик. Кажется, это был голос Кутона, одного из участников Комитета Общественного спасения.

Шум в зале усилился.

Несколько голосов из "болота" поддержали Кутона такими же репликами.

Камилл поднял руку.

- Прошу минуту тишины! - крикнул он. - Я и так не столь уж часто выступаю здесь.

- Успокойтесь, граждане! - Тальен опять прозвенел колокольчиком, и в зале повисла напряженная и какая-то зловещая тишина.

Камилл провёл рукой по лбу, на котором выступил пот...

- С этой трибуны часто звучат слова о добродетели... о свободе, равенстве и братстве... о якобы горячей любви граждан к теперешнему правительству республики... - продолжил он, - а я хочу заметить, что любовь страны не может возникнуть к тому человеку, который не имеет ни сострадания, ни милосердия, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу.*

Демулен увидел, как многие депутаты вновь невольно обернулись в сторону Робеспьера.

Он по-прежнему сидел прямо и неподвижно, как статуя, а за темными стеклами пенсне не было видно ни одной эмоции. Зато лицо сидящего рядом с ним Сен-Жюста исказилось, как от судороги. Демулен заметил, как он наклонился и прошептал что-то на ухо Неподкупному, а тот, едва заметно кивнул головой.

- Вот и всё, что я хотел сказать! - бросил Камилл и, спустившись, с трибуны, пошёл к выходу.

Несколько депутатов, когда он проходил мимо, шарахнулись от него, как от прокажённого.

На мгновение зал замер, а потом поднялся громкий возмущённый гул.

- Тихо, граждане! - Тальен повысил голос. - Объявляю перерыв на полчаса.

* - подлинные слова Камилла Демулена.