14. Выхода нет. Глава 5.2. В больнице

Пятница встретила меня тихой изнуряющей болью в правом нижнем отделе живота.

Боль была тихой и тянущей, ноющей достаточно, чтобы вырвать моё сознание из объятий дружелюбно настроенного к нему предрассветного сна.

Я никогда не болела.

Самым лучшим образом вообще никогда.

Сценарий был добр ко мне в этом отношении, он вел меня по киноленте жизни, предоставляя возможность, оставаясь здоровой, наставлять себе шишки на чем-нибудь качественно другом.

Я потянулась рукой к пульсирующему месту, которое ощущалось теперь изолированно чужим, далеким, горячим, неестественно горячим по сравнению со всем остальным во мне, и надавила на него прохладными пальцами. Боль не усилилась, но я так и чувствовала, что здесь что-то точно пошло не так. Причем, засыпала я, как мне кажется, вполне здоровой, так что же ночью могло пойти не так?

Я лежала, укрывшись с носом теплым одеялом, и продолжала трогать себя, вслушиваясь в эту новую, аккуратно пульсирующую в боку боль. Я хотела избавиться от неё, как от какого-то досадного препятствия, нежелательной помехи, осмелившейся встать на моем пути, подсознательно я хотела ВЫРВАТЬ её вместе с куском воспаленной плоти, заменить его новым, здоровым, другим. Я лежала так долго, размышляя о чем-то, прикидывая в уме, а не здесь ли случайно у женщин должен находиться яичник, и если он действительно должен находиться здесь, то почему бы он мог так болеть? Об этих вещах я знала крайне мало. Не знаю, есть ли смысл рассказывать - почему. Думаю, пока не стоит. Через некоторое время такое времяпровождение мне надоело, я резко встала с кровати, оттолкнув от себя болезненные мысли намерением, и.. тут же снова упала на кровать. Во мне что-то неестественно щелкнуло, будто порвалось, боль пронзила все мое существо, боль вышла даже за его границы, излившись криком из горла, и в следующее мгновение я могла уже только снова лежать, и корчиться от боли. Боль стихала медленно, я терпеливо дожидалась пока она утихнет совсем, и попыталась встать на ноги, что на удивление почти сразу же мне сделать удалось. Прислушиваясь к своим ощущениям, я осторожно сделала первый шаг к двери, и, так как ничего особенного не происходило, и происходить судя по всему не собиралось, я, совершенно почему-то успокоившись, отправилась умываться в ванную, потом зашла на кухню выпить стакан воды по своему обыкновению натощак, и поставила чай. Дожидаясь пока закипит вода, я нетерпеливо постукивала в такт своему ненастному настроению ногой, и внимательно рассматривала записку, которую оставил J на столе. "Доброе утро! Не хотел тебя будить, но мне срочно нужно было уехать по работе. Приеду на след. неделе. Еще позвоню." Я читала, и не знала, что именно чувствовала: облегчение или все же досаду? Я разволновалась: разум диктовал, что я должна бы сейчас радоваться - это шанс, отличный шанс собрать себя к его приезду по частям, шанс вернуть свою разумную размеренную жизнь назад, но все во мне сопротивлялось этой радости, во мне, вместо этого, шевелилось что-то неприятное, будто внутри поселили клубок змей, или кто-то тянул за невидимые ниточки досады.. не тень ли Страха, нависшего сегодня с самого утра, так пыталась поиграть в манипуляции? Кто из нас сильнее? Действительно - кто.

Ну уж нет. Я не сдаюсь. Так просто я не сдаюсь тем более. Я ВООБЩЕ не сдаюсь. Я справлюсь СО ВСЕМ. Я со всем распрекрасно расправлюсь.

"Я все могу, и все смею" - любимый слоган жизни.

Это же я..

Так и сидела я на стуле, выстукивая ногой по полу свое нетерпение, разглядывая почерк J, активно по нему скучая, и ожидая, КОГДА ЖЕ, НАКОНЕЦ, ТАМ СОИЗВОЛИТ ЗАКИПЕТЬ МОЯ ВОДА, когда во мне во второй раз что-то неестественно с силой щелкнуло. В правом нижнем отделе живота. Заставив схватиться за живот, заставив впиться ногтями в сжатые ладони, заставив забыть про время, про воду, про S, про J, про все.. помнить только этот кусочек боли. У меня был только этот миг. У меня была только эта секунда, длиною в вечность. Только эта разрывающая единица измерения. Боль была настолько сильной, насколько и мучительной. Она трезвила. Она заставляла мыслить кристально чисто. И в то же время она начисто лишала меня разума.

Я терпела ВЕСЬ ДЕНЬ, пока, наконец, не решилась вызвать скорую.

На закате уходящего дня.

--

Не знаю, если ли смысл рассказывать на что пускалось мое отчаяние в попытке отстранить от себя эту боль? Облегчить её. Переждать. Я подкладывала под себя пирамидки из подушек, одну на другую, все выше и выше, так что невозможно было даже лежать, мне казалось, что только так я могу хотя бы как-то ослабить боль. Я плакала навзрыд, глядя в окно, на свободные облака, и звала маму, размазывая слезы по горячим щекам, мне казалось, что мама отвечает мне, сидит рядом, смеётся, и гладит по голове. Казалось, что телефон где-то рядом вибрирует, а я даже не могла за ним встать. Я лежала и переживала, что это мне звонит J, но никто, как оказалось, мне не звонил. Что удивительно, потому что он один способен был названивать мне по сотне раз на день. Не тогда. Не в тот мой судный день. Я сама никому не звонила, мне, наоборот, хотелось спрятаться - от голосов, от посторонних глаз, от громких звуков, от изображений, куда-нибудь подальше, в темноту, убежать, затаиться, скрыться, пережить это все наедине с собой, в одиночестве, как одинокий зверь, укрыться ото всех, и невидимая никем, просто зализывать свои раны.

--

Не знаю, о чем я тогда думала. Наверное о том, что все это происходит не со мной, наверное о том, что со мной ТАКОГО происходить никак не может, наверное о том, что скоро все должно пройти. Я пила все обезболивающие, которые попадались под руку, пила их каждые 4 часа, и почему-то верила, что скоро все пройдет. Но ничего не проходило. Все становилось только хуже. И когда приехала скорая, мгновенно приняв решение меня забрать, я уже почти ничего не соображала от боли. Я не понимала, чего от меня хотят. Я не понимала, что значит слово "паспорт", и на каком языке со мной разговаривают. Не понимала, о чем меня спрашивают. Я диковато озиралась по сторонам, двигая в каком-то сумасшедшем ритме руками, и не отрываясь смотрела на свои пальцы и ногти, я не могла оторвать взгляд от перепонок между пальцами рук, они казались такими странными, такими неестественными и мерзкими, что я пребывала ПРОСТО В ШОКЕ от того, что наблюдаю это. Меня не волновала боль, не волновала скорая, больница, вся эта мишура, меня волновали ТОЛЬКО МОИ ПЕРЕПОНЧАТЫЕ РУКИ, и то, почему их форма казалась мне настолько несуразной, настолько невежественной, и отвратительно неподходящей. Я не обращала внимания на чужие взгляды, косые, на то, как два медицинских работника то и дело переглядываются друг с другом.. "Что с ней такое?" "Что с ней будем делать?" "У неё, может, болевой шок..?" Меня о чем-то бесконечно спрашивали. Я о чем-то бесконечно думала.. Но самой дикой мыслью, врезавшейся в воспаленную память своей именно дикостью, и дикость её была в том, что она была истинно искренней, была та, которая пульсировала на границе моего отстраненного от тела сознания: "Я МОГУ ГОВОРИТЬ, КАК ОНИ".

Я негодовала, я недоумевала, я не находила себе места: "Почему эти существа ПОНИМАЮТ, ЧТО ИМЕННО Я ИМ ОТВЕЧАЮ?"