Стихи до востребования

Я и не думал, что вот так кончу свои дни. Тело мое превратилось в сплошной сгусток тупой и ломкой боли, пот то и дело выступал на лбу и носу, зад мой словно истыканный десятками раскаленных кочерег горел и саднил до нестерпимости. И слабость, такая, что невозможно было протянуть руки или поудобнее перевернуться на провонявшей моими испарениями кровати.

Вот такой неприглядный конец. Интересно, что подумают санитары, пришедшие за моим телом? Да, наверное, ничего. Сколько, таких как я, они грузят за смену? Даже если посчитать, что одного-двух, то за неделю можно привыкнуть. А если учесть, что работают они годами, то никаких более-менее серьезных эмоций они испытывать, скорее всего, не будут. Просто сгрузят мою облегчавшую за последние десять дней тушку на брезентовые носилки и….

Мысли такие мне не нравились. Я покопался в голове и вспомнил, что император всероссийский Петр Великий тоже умирал несколько дней. То ли, от пневмонии, то ли, от дизентерии, а перед самой смертью вообще нес бредятину, так что придворные клерки потом еще почти неделю интерпретировали, каждый в свою сторону, что же хотел сказать почивший государь…. Мне некому было сказать: «Отдайте все….», да и отдавать, то особо было нечего. Старая гитара, на которой я брякал блатные песни, приняв на грудь больше обычного, побитый молью ковер, доставшийся мне от родителей, был истоптан мной и многократно обоссан соседским котом. Я его за то неоднократно бил, но это не помогало. С периодичностью в неделю-полторы он заскакивал ко мне в комнату, обновлял свой мерзкий запах и получал от меня пинка. Потом он еще полдня жалобно мяучил в коридоре, дожидаясь свою хозяйку.

Что же ценного у меня было. Ведь за свои пятьдесят, с небольшим лет, должно было скопиться хоть что то ценное?

Размышления мои были прерваны утробным бурлением. Я словно в тумане сполз с кровати, тяжело встал и пьяно шатаясь, проследовал в уборную.

Диарея. Про такое научное название я, конечно же знал, но вот доподлинный смысл его ощутил только в последние несколько дней. Это выматывающее силы и здоровье состояние организма. Понос. Да нет же, я засрался не только по нос, но, наверное, даже по уши, а то и по самую макушку.

Соседка время от времени заглядывала ко мне, проверить, не преставился ли я, но я вяло и хрипато отвечал ей, что бы она проваливала и она, ворча, уходила к себе.

Вот ей, моей соседке, вполне осязаемо перепадет мой квадрат в нашей коммуналке. Так как мне завещать было её не кому, то она вполне на законных основаниях могла занять мои 18 и 33 неприватизированных квадратных метра. Конечно, это обстоятельство мне не приносило большого облегчения, но по большому счету, я осознавал, что хоть какая-то польза от моей кончины все-таки будет. Вообще-то Люська баба не плохая, только вот по жизни ей как-то не проперло. И с мужиками, и с детьми. Мужики долго не задерживались. Сын сразу сел на малолетку, только достигнув необходимого возраста. Дочь, хоть и училась в институте вечно путалась со взрослыми мужиками, обычно бородато-кавказской наружности. Люська работая медсестрой в районной поликлинике, снабжала меня дешевыми таблетками, которые я тут же съедал, но облегчение ко мне не приходило.

Вы спросите, почему я не обратился в больницу?

Сначала я все надеялся на то, что смогу победить навалившийся недуг, потом смирился со своим состоянием. К тому же Люська сказала, что без медицинского полиса меня не возьмут не в одну больницу. Я ей поверил, ведь кому-кому, а ей ли не знать о правилах, царивших в лечебных заведениях – она в больнице работала. Полиса я так и не оформил, по той простой причине, что в больницы не ходил.

Ну, так что же ценного у меня было?

Старые вещи в моем жилище даже без просмотра все пойдут на помойку. Никто и возиться не будет с моим барахлом. Да и приличного то нет ничего. Когда-то я вещи покупал, но в последнее время мне, ни с работой, ни с деньгами не везло. Поэтому я донашивал то, что было куплено еще несколько лет назад, когда я работал грузчиком в магазине одежда-обувь, что на пяти углах. Да и этих бы вещей мне не видать, если бы не заведенные порядки в этом магазине. Половину получки всегда давали какими-то вещами, так сказать, для экономии заработной платы.

В конце концов, директриса, молодящаяся любовница одного местного барыги докопалась до моего похмелья и я уволился.

Жизнь мне казалась сплошным хороводом неудач, я начал помаленьку закладывать и постепенно спился. Про работу уже не было и речи, и я перебивался мелкими заработками на рынке и в соседнем продуктовом магазине. За работу со мной расплачивались обычно водкой, реже пивом или какой-то барматухой, от которой даже у меня расстраивалось мочеиспускание.

В самый пик моей неудавшейся карьеры меня и настигла адская болезнь. Температуры не было, мой организм не противился приближающемуся концу, я всё чаще впадал в забытьи и уже несколько раз не успел встать с кровати, когда коварное бурление моего кишечника предупреждало о тревоге.

Мысленно я попрощался со всеми кого знал, включая и соседку Люську. Набралось совсем немного. Человек пять или шесть. Конечно, можно было присовокупить люскину дочку, но она со мной за последние пять лет, ни разу не поздоровалась.

Ну и насрать, мне было безразлично. Почему-то вспомнились стихи, которые я сочинил для девочки из параллельной группы. Будучи студентом, я был плодовит и писал про все что угодно, но вот показать свои творения я так никому и не смог, тогда. Уже, будучи постарше я все-таки нашел в себе силы и принес свою тетрадь редактору институтской газеты. Он обозвал мои стихотворные страдания банальной юношеской глупостью, после этого я забросил, что-либо писать навсегда.

На моей могиле мне напишут точно -

Умер от поноса, темной зимней ночью…

Чувство юмора меня не покидало даже в последние минуты….. Потолок поплыл, замелькал хоровод грязных, с облезлыми обоями стен, форточка с треском растворилась, на секунду обдав мои бледные щеки прохладным ветерком, и я взлетел. Не то что бы я парил над землей во всех направлениях, каких хотелось. Просто я завис над кроватью, почувствовав странное чувство необычайной легкости. Тела своего я не ощущал, исчезло и нестерпимое жжение заднего прохода. Кто-то неведомый мне, но большой и сильный, потащил меня какими-то коридорами, проходами-переходами. Ветер дул мне в лицо, а мы все ускорялись и ускорялись. Наконец вспыхнул яркий, пронизывающий свет и все кончилось.

Наверное, я попал не туда, куда обычно попадают праведники и раскаявшиеся грешники. Там мягкие луга, поросшие сочной зеленой травой, молочные реки, нежные розовые кисельные берега, и бархатистые от горизонта до горизонта белые воздушные облака. Ничего такого я не ощущал. Куда бы я не глядел, я не находил более или менее осязаемых предметов. Неясные тени и полутени, черные углы и светлые поверхности. Не было ощущения ни низа, ни верха, ни какой - то середины. Я попал в «никуда». Волнение охватило мою душу, я закричал что есть мочи и открыл глаза….

На меня смотрела, глупо улыбаясь, моя соседка Люська. В белом халате и симпатичном чепчике. Ярко накрашенные губы придавали её лицу некую привлекательность, что даже внутри меня что-то такое шевельнулось.

-Очнулся, дубина, - ласково пролепетала она. А я уж думала, не выкарабкаешься. Да доктор у нас замечательный, любого на ноги поставит. Кстати, с тебя коньяк ему, и ребятам санитарам по пузырю водки. Еще доктор, на всякий случай, закодировал тебя от табака и спиртного. Ни кто ж не знал, что ты выживешь. А тренироваться ему на ком-то надо…

Я непонимающе глядел на Люську, а она все больше входила в раж:

-А на мне, ты, как честный человек, обязан женится! – Она смачно заржала, хлопнула меня по плечу и выскочила из палаты.

***

Прошло три недели. Я начал регулярно питаться, поправился, порозовел щеками. Курить я не мог, а пить даже и не пробовал. Чувство благодарности, которое мне до сих пор не было особенно знакомо, понемногу сблизило меня с Люськой. Я чинил ей сломанные утюги и кофеварки, менял набойки на каблуках, выносил её мусорное ведро, вставал пораньше, что бы проветрить кухню и ставил на плиту чайник. А однажды, когда мы засиделись за разговорами допоздна, я прочитал ей то самое стихотворение, написанное для девочки из параллельной группы. Люська, как дура, разревелась, сказала, что таких красивых и нежных стихов ей ни кто и никогда не читал. И вообще, она видит во мне неплохого и работящего мужика, которому нужна хорошая женщина. В качестве первой кандидатуры она предложила себя.

Я немного опешил, но быстро согласился. А почему бы и нет?