Очень дорогой друг

Митёк влил в себя стакан водки, откусил от крошащегося бутерброда со шпротами и закурил, посыпая пеплом себя и кухонный пол.

- Эх, Борька, а помнишь, как мы кораблики делали и по пруду их запускали?

Глаза его стали мутными и масляными – Борис хорошо знал этот симптом. Еще час-полтора, и Митек перейдет от розовых воспоминаний о далеком детстве к бессвязному изложению своих житейских проблем, а потом отключится и захрапит. Хорошо, если сам до дивана успеет дойти, а то опять его из кухни на себе тащить, сдерживая раздражение, подумал Борис.

Он никак не мог справиться с этим чувством – визиты лучшего друга детства Дмитрия Птицына, к которому раз и навсегда прилепилось разбитное прозвище Митёк, оставляли паршивый осадок. Он копился, как ил на дне болота, и так же легко поднимался темной мутью от малейшего движения.

Борис смотрел, как Митёк неверной рукой вновь разливает прозрачную жидкость по мутным стаканам, и пытался воскресить теплые чувства к этому располневшему и обрюзгшему субъекту средних лет, совсем не похожему на свое имя.

Когда-то они и правда крепко дружили. Двенадцатилетнего Птицына никак иначе и назвать было нельзя - только Митёк. Белобрысый подросток: общительный на грани болтливости, подвижный и легкий до полной неуемности, веселый и бесшабашный. Его энергия и фантазия казались неисчерпаемыми. И та затея с корабликами была поистине эпохальной.

Они сидели на крыше сарая и выстругивали из пахнущих смолой кусков коры неказистые лодочки, которым предстояла большая регата по деревенскому пруду. Лодка Бориса получилась совсем уж неказистой – Митёк всё и всегда делал лучше. Пока Боря, рискуя порезаться, пытался сделать борта своему крейсеру, Птицын уже прилаживал к своему судну парус из куска старой занавески.

Работая, он сыпал шутками, веселя и поддразнивая медлительного и вечно чем-то огорченного Бориса. Потом они лепили матросов из пластилина, придумывали имена морякам и их кораблям, изобретали систему аварийного возращения – к мачте каждого парусника Митёк предложил привязать нитку. Сама регата, понятное дело, пошла не по плану – нитки оказались слишком короткими, друзья решили рискнуть, отпустив корабли в свободное плавание и, разумеется, потеряли свои парусники в камышах у другого берега.

Неугомонный Митёк сразу же предложил плыть на резиновой лодке на помощь их пластилиновым морякам. Но отец Бориса категорически запретил проведение этой спасательной операции, справедливо опасаясь, что вытаскивать из воды придется не игрушечных человечков, а Бориса и Митька.

Потом они учились на разных факультетах, крутились в разных компаниях, встречались редко, но друг друга из виду не теряли. Митёк полюбил веселые застолья, но, даже изрядно набравшись, оставался в центре внимания. Теперь он веселил сокурсниц, которые в жесткой конкурентной борьбе оспаривали право пригласить его на ночь в свою комнату институтской общаги.

Когда Митёк первый раз пришел за деньгами, Борис был даже рад. Не встречались они уже давно, а Митёк все так же излучал обаяние, хотя и несколько потускневшее. На то друзья и нужны, чтобы помогать решать временные финансовые трудности – с этим Борис был целиком и полностью согласен, так что и уговаривать его не пришлось.

Визиты Митька стали регулярными, и Борис поначалу с умилением думал о возобновлении детской дружбы. Хотя его и смущала изобретенная раз и навсегда схема товарища по играм.

Обычно из телефонных звонков Митька выходило, что встреча с другом – единственная радость в его нынешней жизни, и без этих холостяцких посиделок он зачахнет, как одуванчик в пустыне. Дома – опостылевшая жена и совершенно несносный ребенок, на работе – неисчерпаемые проблемы. Приходя к Борису в гости (к себе Митек никогда не приглашал) он широким жестом ставил на стол бутылку дешевой водки. И возмущенно отказывался от денег за угощение.

Но потом выяснялось, что на этот бесценный дар другу ушли последние деньги. И застолье продолжалось уже за счет Бориса. В завершении следовал задушевный рассказ про злобный мир и бездушных людей, тотальное невезенье и радужные перспективы карьерного роста Митька, который, впрочем, все меньше походил на потенциального миллионера. Потом он застенчиво уточнял сумму, которую хотел бы получить. В долг, естественно.

Эти долги росли, потом неоднократно прощались Борисом, которому претила сама мысль о выколачивании денег из обнищавшего и глубоко несчастного друга. Списание задолженности проходило торжественно, с рукопожатиями и, как правило, в обмен на обещание начать зарабатывать и навсегда исключить из их отношений все финансовые вопросы.

Но уже через неделю, окрыленный обновленной кредитной историей Митек, приходил снова. Борис с тоской смотрел, как, раз от раза не меняя радостное выражение набрякшего лица, Митек достает дежурную бутылку – предвестницу уже заученных актов изрядно надоевшей пьесы.

- Ты пойми, начальник мой - крыса настоящая, - хмельной голос Митька вырвал Бориса из объятий невеселых размышлений, - Зарплату не дает, вечно орет – что я пьяный на работу прихожу. Да, похмелился. Да, пахнет. Я что – отрицаю? Ну и что? Я же работаю. На остальных бы посмотрел лучше. А то и на себя. Поди, прихлебывает коньячок у себя в кабинете. Прикладывается. Ему-то хорошо…

Борис с тоской смотрел на Митька. Тот сидел, перемазанный кетчупом и присыпанный сигаретным пеплом, нищий и абсолютно счастливый. А у Бориса настроение было – хуже не придумаешь. И выпивка только все усугубляла. Какую-то внутреннюю дамбу уже размывали темно-бурые волны нарастающего гнева.

- На что ты выпиваешь-то? – уныло спросил Борис, не глядя на Митька.

Мутные глаза друга детства попытались метнуть молнии, но вспышки не получилось, только шипение и синий дымок, как от незатушенной сигареты, тлевшей в пепельнице.

- Ты чего хочешь сказать? Да, получил зарплату, но всю раздал за долги. Ты что, моих кредиторов не знаешь?

- Знаю одного. Он перед тобой.

- Ну, Борька… Не ожидал от тебя. Мы ж друзья – а они звери. Я и тебе все отдам, думаешь обману?

- Не думаю. Так на что пили-то, если все на долги ушло?

Митек остолбенело смотрел на Бориса. Даже бутерброд отложил. Одна рыбка соскользнула с куска хлеба и упала на пол, но заметил это только Борис.

- Ну, ребята угостили. И у самого копейки какие-то оставались. Ты чего? Тебе бы так пожить, как мне. У меня же жена, ребенок, теща… Начальник (говорю же, не слушаешь) – настоящий козел. А тебе что, жалко? Или голодаешь? Я к тебе как к человеку, как к другу, а ты начинаешь. Хуже супружницы моей, ей-богу…

Митек старательно засопел, неумело изображая обиду. Этот разговор пора было заканчивать.

- Тебе на диване постелить? Или домой?

- Ты чего, - в голосе Митька послышались тревожные нотки, - ведь даже поговорить нормально не успели. Борь, продают же еще. Я сбегаю, а? Помнишь, как мы в восемьдесят девятом ракету запускали…

- Ага, тогда еще подоконник в моей комнате сожгли к чертовой матери…

- Все-то ты помнишь, - Митек перегнулся через стол и смазал Бориса по плечу, - Дружище ты мой единственный… Не будем же мы все бросать из-за каких-то паршивых денег. Да отдам я тебе, вот только работу нормальную найду… Только, это… Давай я подешевле куплю – мне сейчас деньги позарез нужны. Так что если бы мы пару сотен сэкономили, я бы того… Ну, до первой заплаты. А, дружище? Последний раз?

Скривившись, как от зубной боли, Борис протянул деньги сияющему Митьку. Они оба знали, что этот спектакль по старой пьесе еще повторится. Закрывать театральный сезон дорогой друг явно не собирался.