09. Роковой лед. Глава третья

Глава 3

За все годы службы Савелий, наверное, не вспомнил бы ничего более тяжелого, чем процедура опознания трупа родственниками. Если к другим ситуациям он постепенно привык и воспринимал их как особенности профессии, то опознание всякий раз бушующей волной выбрасывало его душу беспомощным китом на острые скалы, оставляя на ней незаживающие рубцы. Каждый раз он чувствовал себя хирургом, потерявшим больного на операционном столе и выходящим к родным с горькой вестью. Знал он, что и другие ребята - его коллеги, испытывали нечто подобное. Равнодушным не оставался никто.

Отца Амелии – Николая Андреевича Натского, привез патрульный экипаж только под вечер.

Высокий, крупный, респектабельный на вид мужчина, в дорогом пальто и богатой собольей шапке. Лицо его было хмурым. Серые глаза, словно потускневшее зеркало, ничего не выражали, тонкие губы плотно сжаты. Руки он держал глубоко в карманах, отчего плечи казались ссутуленными, словно придавленные грузом безмерного горя, тяжесть которого вряд ли кто-нибудь мог измерить.

Патрульный наряд разыскал Натского на работе, куда он буквально несколько минут назад вернулся из командировки и, еще не успев раздеться, передавал секретарю какие-то важные бумаги. С посеревшим лицом выслушал он объяснение милиционера, что Амелию нигде не могут найти и предположение о том, что погибшая девушка, вероятно, и есть его дочь. Молча залез в патрульный автомобиль, оставив на стоянке главного архитектурно-планировочного управления свою черную волгу.

В холодном помещении морга под бездушным светом люминесцентных ламп разыгранный как по избитому театральному сценарию состоялся драматический акт опознания, столь необходимого следственного действия.

Невероятная гротескная реальность отличала его от самой удачной театральной постановки. Здесь сценаристом была сама жизнь. И нельзя было уже ничего изменить или исправить.

Отдернулась казенная клеенчатая простыня над обнаженным юным телом.

Сгорбленная фигура убитого горем отца с застывшим восковым лицом стала медленно оседать на глянцевый кафельный пол. Ужасный стон, похожий на рев дикого зверя, вырвался из груди сквозь сомкнутые тонкие губы.

- Нашатырь! - почти завопив, скомандовал Кравцов, нависая широкой, как платяной шкаф фигурой над упавшим телом, будто без указаний никто не знал что делать.

В твердой руке судмедэксперта появился стеклянный пузырек с нашатырным спиртом.

Дернув головой от резкого запаха, Натский стал постепенно приходить в сознание. Но это был уже совсем другой человек. Он тяжело дышал, взгляд его блуждал по сторонам, казалось, мужчина не понимал, где находится.

- Доченька, доченька! – то и дело повторял он, - Это я во всем виноват!

Переглянувшись, Житяев с Красновым с трудом подняли тяжелого мужчину и усадили на стул.

Савелий, сбитый с толку причитаниями Натского, с места в карьер бросился задавать вопросы.

- Зря стараешься, - осадил его пыл Краснов, - я тебе как доктор говорю – сейчас ты от него ничего не добьешься.

- Что, и расписаться не сможет? – сдвинув густые брови, спросил следователь прокуратуры, переворачивая протокол.

- Если найдете где его подержать часика два-три, пока отойдет от шока, тогда пожалуйста.

Савелий, выскочив на улицу, позвал милиционеров из патрульного автомобиля и спустился с ними в помещение морга.

- Значит так, сержант, - обратился он к старшему, высокому с уверенным взглядом патрульному, - гражданина Натского аккуратно и неспеша доставьте в райотдел в мою группу лейтенанту Ладожскому и скажите, что я подъеду примерно через час.

Милиционеры, не говоря ни слова, взялись было за обмякшее тело.

В это время подал голос Кравцов.

- Одну минуту, товарищ капитан! - с удивленно возмущенной интонацией произнес он, уставившись черными глазами-буравчиками на Житяева, - Как руководитель расследования не считаю это целесообразным.

Затем он повернулся к сержанту.

- Отведите гражданина Натского в автомобиль и до моих указаний оставайтесь на месте.

Савелий едва не вспылил, но давно усвоивший науку не выяснять отношения при младших сотрудниках, умерил свой пыл и молча проводил глазами выходящих под руки с Натским милиционеров.

Наверху за ними с лязгом захлопнулась никем не придерживаемая металлическая дверь. Пес на улице протяжно заскулил, разорвав вечернюю тишину.

Кравцов спуску никому не давал и был резок с подчиненными, и хотя комплексом вины не страдал, но Савелия сторонился и, наверное, даже слегка побаивался. Поэтому выбрав в качестве защиты правило хорошего тона - обращаться на «Вы», спустил гнев под вуалью строгих указаний как от старшего по должности.

- Савелий Семенович, - сказал он медленно, раздувая словно для большей солидности и без того толстые щеки, - решения здесь принимаю я и раз уж нам снова довелось работать вместе, уясните это на будущее.

Савелий посмотрел ему прямо в глаза и спокойно ответил:

- Скверно, Кравцов, что жизнь тебя ничему не учит. Как был ты, так и остался махровым единоличником в плену дешевых амбиций.

- Что-о!? – не ожидая такого ответа, задергав веками, возмутился Кравцов, и квадратное лицо его налилось багровой краской.

- Успокойся ты, - так же, не повышая тона, продолжил Савелий, - ругаться с тобой я не собираюсь, а по делу скажу – слова Натского не признание конечно, и в его состоянии возможно лишь фигура речи, но упускать время сейчас никак нельзя и допрашивать нужно как можно скорее.

- Какой же вы оперативник, Житяев? - огрызнулся, отдуваясь, Кравцов, но внутренне радуясь, что конфликт переключился на деловые вопросы. - По вашим словам, Натский, уважаемый в городе человек, сам убил свою дочь и вам здесь признание сделал? Вы бы с таким усердием лучше преступника искали, а не путали следствие! Нечего Натскому в ваших казематах делать, завтра я сам без вашей помощи его допрошу.

Пухлыми пальцами он вытащил из кармана носовой платок и принялся вытирать взмокший, несмотря на холод в помещении, широкий лоб.

Савелий задумался. Когда два года назад вся московская милиция ловила серийного убийцу, едва ли тому же Кравцову, в производстве у которого находилось уголовное дело, легко было самостоятельно принимать решения.

Общественный резонанс взбудоражил Москву вплоть до стихийных митингов и забастовок на предприятиях, где работали женщины. Куда уж тут до мелочей разбираться в деталях следствия.

Да и вряд ли Кравцов мог на что-то повлиять. Сверху давили вплоть до исключения из партии и привлечения к уголовной ответственности. Вот и приходилось задерживать всех, кто попадал под подозрение, особенно ранее судимых за насильственные преступления и нападения на женщин в прошлом. Задержанных обрабатывали по полной программе. Тот, кто послабее, мог признаться в чем угодно. Такая была система, и раскрытие громкого дела приобрело тогда, по большей части, политическую значимость. Нельзя было сказать людям, что милиция работает, нужен был видимый результат.

Но не это противило Савелию, в конце концов, все выполняли приказы, а то, что Кравцов даже не пытался идти пусть трудным, но правильным путем в поиске истины, и был не мечом, а слепой перемалывающей машиной правосудия, оставаясь в плену ложной амбициозности. «Не за дело он радел, а за свою шкуру», как выразился кто-то из оперов.

Здесь не было ничего личного, не только Риту Савелий не мог ему простить. А то, что Кравцов, вопреки интересам дела, продолжал оставаться ограниченным карьеристом, отвергающим любую форму товарищества. В гибели Риты Савелий винил и себя тоже, хотя бы потому, что слишком долго подбирался к убийце.

- Ну как знаете, - перешел на «Вы» Савелий, - счастливо оставаться.

- Вы куда?! – опешил Кравцов.

- Как куда? Ловить преступника! – бросил Житяев уже с лестницы.

Через секунду за ним с лязгом захлопнулась металлическая дверь.