03. Как называется эта бурная река?

Кузнецом работает дедушка Хабрай. Полное его имя, видимо, Хабибрахман, но у татар издавна для удобства принято сокращать старинные имена.

Его домик с синими наличниками окошек стоит в начале следующего проулка.

Проулок Хабрая - совсем другой! Он широкий и проезжий: тут ездят конные повозки и редкие машины. Ни о какой пыли нет и речи, все утоптано и отбито ногами прохожих и лошадиными копытами.

Зато возле самого дома старика Хабрая и еще в середине проулка растет по большой старой иве. Когда мы спускаемся на центральную улицу, идя в гости к тетке, отцовой сестре, папа тянет руку и срывает мне веточку с чудесно пахнущими сережками, желтыми и пушистыми. Видно, давно Хабрай посадил эти ивы, что они выросли такими могучими. Летом они «плачут» соком и источают тонкий запах, осенью роняют изящные тонкие листья на тропинку. Значит, любил деревья молодой кузнец! Он и сейчас еще статный, красивый, черные усы почти без седины украшают улыбчивое лицо.

Если мы проявляем непокорность и отказываемся выполнять какой-то ее приказ, наша дэу эни* пугает нас:

– Вот за Хабрая замуж пойду – будете тогда знать!

Говорит она грозно, а сама прячет улыбку: куда бы Хабрай дел свою Шамсикамал, интересно? Надо сказать, что «хозяева» обоих проулков - высокие, крупные мужики, а жены их – маленькие тихие старушки, глуховатая Минкамал у Ахматхан бабая и совсем уж крохотная, ровно в половину мужниного роста, Шамсикамал у Хабрая.

Уютная, тихая жена Хабрая выйдет за ворота на минутку и опять уйдет хлопотать, и никто не слышал от нее громкого слова. Вместе супруги нигде не показываются, живут тихонько и неслышно. Видимо, ладят.

А когда идешь мимо дома Ахматхана, он всегда громко и сварливо что-то кричит во дворе своей старухе, та ворчливо оправдывается. Шумят – значит, живы и здоровы старички! Зато Ахматхан бабай, задрав голову в черной тюбетейке, постоянно сам ходит с двумя большими ведрами за водой на колонку, за что давно получил от нашей языкастой бабушки прозвище "поши". Я по радиопередачам знаю, что это слово обозначает лося, поэтому удивляюсь:

- Дэу эни, а что это значит - поши?
- Это когда мужик бабью работу выполняет! - отрезает бабушка и не дает больше никаких пояснений.

Она сама осталась вдовой в войну и, может быть, в душе немного завидует неженке Минкамал: той и за ворота не надо выходить, даже покупки делает муж! Но Ахматхан нашей дэу эни все равно не по нраву.Бабушка привыкла жить хозяйкой в своем опрятном домике. Что не по ней – сразу предъявит претензии и дочкам, и зятьям! В жизни бы она не подчинилась чужому старику. Однако шутит с нами не про Ахматхана же, а именно про красавца Хабрая! А мы, мало что понимая во взрослых делах, по-настоящему пугаемся бабушкиного "замужества"и тут же кидаемся выполнять ее задания.

Сегодня дэу эни не до нас, она ушла в гости к подруге. Мы, еле расчесав запутанные за ночь волосы, отправляемся все в той же сплоченной компании к речке. Идем по проулку Хабрая, по которому он сам каждый день рано утром спускается вниз к старой кузнице. Надо пройти мимо ивы на углу, потом мимо другой ивы, перейти главную улицу, по которой, гремя и нещадно пыля, проезжают грузовые машины. Нижняя часть проулка – это уже и не проулок, а целая улица. Слева и справа отстроены дома, а в тупике справа расположился конный двор. Удобно – чтобы подковать коней, надо только немного спуститься к реке – и вот она, кузница. Почерневший от старости сруб из старых бревен стоит на большой ровной площадке, по краям - заросли крапивы, конопли и пустырника. Уже издалека слышны удары молота и пристукивание маленького молотка:

- Туки – тук! Туки-тук!

Ритм не нарушается до тех пор, пока кузнец и его помощник не увидят, что металл остыл или что нужная форма уже готова. Мы, разинув рты, стоим в раскрытых воротах кузницы и пожираем глазами происходящее. Вот подмастерье хватает огромными щипцами раскаленный кусок железа и сует его большой чан с водой. Раздается шипение, вода начинает бурлить и от чана поднимается пар! На наших глазах красное от жара железо становится серебристо-серым! Ух ты, это же подкова!

Дед Хабрай тем временем вытирает пот и улыбается нам сквозь усы. Шутка его нами давно выучена, но каждый раз заставляет смущенно поеживаться:

- Кызым**, ты чей же сынок будешь?

Сестренка молчит. А я, бука, потупив глаза, монотонно отвечаю:

- Я не сынок, я же девочка…

Сестренка тут же оживляется и звонко говорит, глядя прямо в улыбающееся лицо кузнеца:

- Ты что, не видишь? Мы же девочки!

Хабрай бабай деланно изумляется. Подмастерье уже заново раздул большой горн и нагрел на пламени следующую заготовку. Мы зачарованы видом огненно-алого, совершенно сказочного куска железа – такой цвет можно увидеть только в небе, во время особенно красочного заката! Он неописуемо прекрасен!

А какой в кузнице запах! Его ни с чем не спутаешь: пахнет углем и дымком, но не дровяным, а тем особенным угаром, который может появиться только от горячего железа при его соприкосновении с водой.

Кузнецы работают, не обращая на нас внимания. Они никогда не прогоняют нас, и мы долго наблюдаем, как подковывают приведенного с конного двора гнедого. Его темно-коричневая шкура лоснится, словно вымытая. Пофыркивая, он поводит красивой головой, шея напрягается, и на ней выступают жилы. Старый конюх в картузе под уздцы заводит его в специальное стойло рядом с кузницей: это сооружение из четырех тонких столбов, которые поперек с трех сторон перетянуты жердями. Вводят в него коня с открытой, четвертой стороны, но потом закрывают ее поперечной жердью или доской. Теперь конь в клетке.

- А ему не больно? – спрашивает Рима, глядя на кузнеца, который клещами снимает старую подкову с заднего копыта, согнув лошадиную ногу в колене и прижав ее к себе.

Тут самый авторитетный человек, конечно, ее брат! Риф пренебрежительно смотрит на сестренку и заявляет:

- Нет, конечно! Наоборот, копыта стираются на камнях! Представляешь, сколько эта лошадь в колхозе перевозит зерна или муки!

Мы молчим. Тем временем кузнец трудится над копытами, обрезая с них старые ороговевшие края. Гнедой стоит спокойно: видимо, для него это привычная процедура. Когда кузнец начинает прибивать первую подкову , мы невольно вздрагиваем и снова смотрим на Рифа. Он словно не обращает на нас внимания, разглядывает коня.

- Смотрите, какая грива густая! – говорит он. – Из такого волоса кисточки делать хорошо!

Мы отвлекаемся, да и конь стоит смирно. Это нас успокаивает. Дождавшись окончания перековки, плетемся домой. Но тут слышим бодрый голос Хабрай бабая:

- Эй, сынок, оглянись-ка! У тебя задняя нога потерялась, подбери!

Эх, зачем только мы сразу повернулись в его сторону! Подвох был в следующих словах, а мы простофили! Теперь кузнец с подмастерьем долго будут над нами хохотать!

Но мы не в обиде. Никто из взрослых не терпит так долго наше присутствие на рабочем месте, никто так беззлобно не шутит с нами, как старый кузнец. Мы с радостью тащим домой драгоценности – старые прямоугольные гвоздики для подков, крохотный блестящий кусочек каменного угля. Через день-два забудем, куда их положили, но сейчас эти трофеи для нас бесценны.

Лето проходит незаметно. Первого сентября кто-то из нас идет в школу, остальные – в детсад. Мы растем, не замечая этого. Для беспечных прогулок времени остается все меньше, но тем они дороже для нас.

*Дэу эни - бабушка, дословно " старшая мать"(тат.)
**кызым - обращение к девочке, букв. "дочь моя" (тат.)