Один день с Шекспиром

ОДИН ДЕНЬ С ШЕКСПИРОМ

1

Прямо перед моей машиной со второстепенной дороги на А46 вынеслась стая бородатых байкеров на харлеях и триумфах, которые как перелётные гуси потянулись назад к своим насиженным местам. Они летели со своей ежегодной тусовки из Стратфорда-на-Эйвоне.

— Старина Вилли, наверное, и предположить не мог такое взаимопроникновение культуры и субкультуры, — подумал я, — pодина Шекспира и слёт байкеров! С другой стороны, почему бы нет? Ведь это только в Москве надо брить ноги и одевать вечернее платье, чтобы посмотреть спектакль. А тут всё гораздо демократичнее, именно здесь чувствуешь, что искусство принадлежит народу — тому самому народу, который, кто в пиджаке, кто в шортах, кто в Адидасе, кто на бенефитах, кто с поп-корном.

Если честно, то я сомневаюсь, что хотя бы один из них посмотрел в сторону Хенли-стрит и вспомнил, что тут когда-то родился великий мастер английской театральной сцены. Скорее всего, эти косматые карломарксы вошли с утра в свой образ романтиков пыльных дорог, порычали своими моторами вдоль автобана, доводя до онурезного состояния пенсионеров в их малолитражках, а потом просидели весь день на берегу Эйвона, греясь на солнышке, не снимая своих кожаных тужурок и попивая пиво, и стали собираться восвояси. А если глубоко копнуть, то выяснится, что Mастер тоже не задержался тут надолго, а только родился и женился. Как будто почувствовал что-то неладное.

Никто точно не знает, чем занимался около десяти лет в Лондоне Шекспир, когда был вынужден срочно уехать из родного Стратфорда-на-Эйвоне в возрасте 25 лет от роду. Говорят, он убил оленя в лесах одного знатного господина, не стал испытывать судьбу и ударился в бега, оставив жену и двоих детей. Бежали тогда все в Лондон, как и сейчас.

Время было диковатое, людей ценили и награждали только посмертно, но все требовали любви и признания немедленно. Говорят, что он начал с простой рабочей профессии конюха и присматривал за лошадями директора театра в Blackfriars. И не пропал. Нашел себя. Смог. Правда, однажды оглянулся и понял, что десяти лет как не бывало.

Да что Шекспир. Мы сами часто не замечаем, как десять лет проходит. Раз… и нету. Как корова языком слизнула. Как один большой сон. Засыпал молодым, проснулся старым. Комедия! И чем занимался? Чего добился за десять лет? Нет ответа. Трагедия!

Да что десять лет! Многие всю жизнь так проживут, как одну большую трагикомедию. Родственники соберутся, a на памятнике и написать практически нечего.

Родился
Трахался
Умер
1560—1616

И голуби летят в полной задумчивости и не знают, что за человек был. Tерпеть, не терпеть, пролететь мимо? И спросить не у кого.

2

Начался прилив и море уже гнало свои волны вверх по Темзе против её течения. С востока из устья к центру города двигалась цепочка из нескольких больших торговых кораблей Вест-Индийской компании, которые через пару часов уже встали на рейде напротив складов. Спящий Southwark ожил и зашевелился как растревоженный муравейник. Словно по мановению волшебной палочки за одну секунду проснулся весь город. Воздух наполнился целой гаммой звуков и запахов, от железного скрипа всевозможных механизмов на причале до густой рыбной вони, которая медленно расползалась от рынка Borough по всем близлежащим улицам. Открылись ворота складов, начали сновать взад и вперёд грузчики, у причала как назойливые мухи стали носиться дети. Из далека казалось, что гигантская гусеница составленная из мешков с солью, чаем, кофе и разными пряностями выползает на берег из трюма корабля, шевелит лапками, ритмично двигает своей спиной и выплёвывает в открытые ворота этих складов эликсир жизни для всей Британской империи.

Матросы сидели на солнышке на палубе в ожидании расчёта на грани полного гормонального срыва, который не мог затушить даже карибский ром. Капитан стоял на мостике с ключом от своего сундучка и достойно держал паузу. Женщины древнейшей профессии из борделя Чёрной Люси в Clerkenwell приводили себя в порядок в ожидании весёлого вечера и время от времени бросали испытывающие взгляды из окон в сторону реки.

Итальянский корабль был меньше британских фрегатов и как незваный гость стоял чуть в стороне от важных и толстобрюхих хозяев жизни. Оставалось дождаться своей очереди на разгрузку, быстро вытаскать на берег шелка, стекло, пряности, оливковое масло, затем встать на другой рейд, там пополнить запасы воды и провианта, отпустить матросов на берег на два обещанных им дня отдыха и собираться в обратный путь.

Вилли сидел на берегу и смотрел на грязноватую от песка воду Темзы.

— Пойду-ка я вечером в паб! Вот наслушаюсь рассказов и историй!

Только что привезли диковинные какао-бобы и кофе. Недавно начали возить сладкую картошку и сахарный тростник. Знаменитому мореплавателю Уолту Рэйли, первому закурившему прилюдно трубку с табаком, королевский гвардеец уже влил в рот кружку пива, чтобы затушить пожар. Историй было хоть отбавляй. Англия становилась центром притяжения. Сюда, как муравьи на просыпанный сахар, сползались все страны и народы.

По набережной мимо него шёл негр, а точнее мавр, который ловил на себе одиозные взгляды утренних гуляк. Темнокожие не были редкостью для Лондона, но всё ещё производили неожиданное впечатление своей наружностью. Благородный и воинственный народ Северной Африки попался на уловки британского двора, сыграл важную роль в его победе над испанской короной и в награду какое-то время радовался покровительственным расположением бриттов. Но не так долго как этого хотелось, всего несколько лет. Наслаждение экзотикой сменилось на серьёзную тревогу, когда в какой-то момент их стало слишком много, и королева Елизавета I, обеспокоенная быстро растущим количеством чернокожего населения Лондона, издала указ запрещающий принимать их впредь и способствовать их поселению в пределах городской черты. Это был первый фэйс-контроль, отправная точка англо-саксонских двойных стандартов, и хотя до апогея цинизма, до работорговли чернокожими братьями и первых смешанных браков было ещё лет сто, но мавров за связь с белыми женщинами уже предлагалось наказывать со всей строгостью пуританской морали. На всякий случай, чтобы породу не портили.

— Вот мой отрицательный герой! — решил Вилли — назову его Отелло.

Он как раз думал о том, как ему оживить на английский манер известную историю (по большому счету, тривиальную бытовухy), описанную ещё лет десять назад итальянцем Джиральдо Чинтио, в которой ревнивый муж убивает свою жену Дездемону, а потом оба вместе со своим интриганом-денщиком рушат в доме потолок, чтобы придать всей истории видимость несчастного случая.

— Буду играть на контрасте чёрное-белое. С последнего ряда всё будет сразу понятно кто плохой, кто хороший. Куда тут спрячешься, когда ты мавр? — сказал себе Вилли и подумал о Чёрной Люси, хозяйке борделя в Clerkenwell, которая и не думала никуда прятаться, а напротив прочно обосновалась неподалеку от театра в Shoreditch и сделала своё заведение запоминающейся визитной карточкой всего левобережного района.

Чёрная Люси хорошо знала Вилли, который периодически наведывался в её пансионат с определенными целями. Английские театры запрещали женщинам участвовать в этих актах лицедейства и паясничества, оставляя их прерогативой исключительно мужской половины, поэтому женские роли всегда играли либо мальчики, либо мужчины маленького роста. Её заведение представляло собой кладезь разнообразных женских типажей, у которых в непринуждённой обстановке можно было взять бесценные уроки жеманства, кокетства и сценического мастерства, хотя и за плату. Но искусство требовало своих жертв!

Каждую субботу ровно в 10:00 дня он проходил мимо её окон и направлялся в дом Джона Херроу, хирурга и парикмахера по совместительству. Здесь устраивались публичные анатомические вивисекции, а толпа, вдохновленная картинами Рубенса, Микеланжело и идеями просвещения, с огромным интересом наблюдала за расчленением человеческого тела, пытаясь приподнять эту тяжелую многовековую завесу тайны и заглянуть внутрь загадочного божьего творения. Джон с удовольствием извлекал из тела утопленника или усопшего бродяги какой-нибудь орган или очередную кость, поднимал её над головой так, чтобы было видно всем и сопровождал своими комментариями. Толпа впивалась в неё голодными до знаний глазами, словно готова была проглотить её целиком назло всем предыдущим столетиям мракобесия и инквизиции. Фартук и руки Джона были заляпаны, кровь стекала по рукам и капала прямо на пол, пробуждая самые разные чувства у этой разношёрстной толпы.

Насытившись земным, все спешили за своей порцией духовного в один из девяти лондонских театров кто в Rose, кто в Blackfriars, Shoreditch, Globe, где уже в 14:00 начинались пьесы. Желающих попасть на представление было столько, что городские власти Лондона, Вестминстера и Саутарка стали устанавливать воскресные рынки на площадях перед театрами, чтобы все те, кто не попал внутрь могли найти себе хоть какое-нибудь занятие снаружи и не бузили.

— Надо будет в финальной сцене добавить красок, а играть будет дружище Ричард Бёрбэдж! Великий актёр! Пусть сначала задушит, а потом ещё заколет кинжалом для верности — подумал Вилли — А под рубаху ей привяжем мешочек из бычьих кишков с кровью, чтобы всё было реально, как в жизни. Ричард — мастер проделывать такие трюки… Пожалуй, надо поднять ему жалование, а то сбежит в другой театр…

Так рождалась великая английская индустрия развлечений, крепко замешанная на потаённых человеческих страстях, ярких красках крови, запахе секса и жажде насилия. В духе времени люди делали выбор от поднадоевших мистерий (нравоучительных экранизаций евангелия) в пользу простых человеческих историй моралитé. Это позднее, когда всё пошло по второму кругу, то ко всему естественным образом добавился панк-рок, Sex Pistols, Alice Cooper и Kiss, а тогда, увидеть кипящие людские чувства, исполненные на заказ и разыгранные прямо перед тобой, было так же интересно, как посмотреть на строение большой берцовой кости или удивиться тому, на сколько ярдов мог быть растянут человеческий кишечник. Мир взрослел, осторожно заглядывая за занавес этого большого анатомического театра под названием жизнь, а все люди были в нём либо экспонаты, либо актёры, либо зрители.

3

Шкипер итальянского корабля Джузеппе уже давно раскраснелся от английского рома и травил не умолкая свои средиземноморские истории про Геную и Венецию, про походы на Мальту, в Египет, в Леванту, а новые посетители всё угощали рассказчика и подливали ему, желая дослушать их до конца. Описание венецианского карнавала во всех красках и деталях будоражило воображение посетителей паба, пробуждая немедленное желание пойти к Чёрной Люсе. Этот маскарад с тысячами людей в разноцветных масках представлялся им как беспокойный рой бабочек, кружащих над площадью Святого Марка, как над одним большим лугом, и рождал видение массового перекрёстного опыления и всеобщего блуда происходящего в этом кишащем человеческом муравейнике безнаказанно и по-зоологически естественно.

— Хорошая история, очень поучительная, — подумал Вилли. — Будет урок английским девушкам, чтобы не сбегали из дома с маврами. А замужним женщинам — напоминание, чтобы не оставляли носовые платки со своими инициалами где попало. Имена, пожалуй, нужно будет поменять, а вот Дездемону можно оставить — пусть остаётся немного венецианкой, как намёк на то, что тем, кто прячет лицо под маской (пусть даже один раз в год и только на карнавал!), полностью доверять уже нельзя.

Темза шумела своими грязноватыми от песка волнами и, накатываясь на берег, шевелила гальку прямо под ногами у Вилли.

— Скоро пост и скоро Пасха. Всё будет закрыто целых сорок дней. Надо будет съездить домой в Стратфорд, проведать жену и детей. Правда, трястись придётся в карете целых четыре дня! Ну ничего, будет время подумать о новых сюжетах…

До Москвы, конечно, быстрее, всего четыре часа. Хотя, пока доедешь до аэропорта, пока регистрация, пока сдашь багаж, посидишь ещё где-нибудь, вот почти и день прошёл.

Иногда подумать обо всём толком не успеваешь. Заснул в Москве, кто провожал не вспомнить. Проснулся, кругом мавры, носки разные, майка на левую сторону, в кармане чек из ресторана «Узбекистан». Kомедия!
— A где это я???…
— Лондон?
— Tрагедия!

Вот так жизнь и проходит, как два в одном флаконе — и комедия и трагедия одновременно. Взболтаешь и вроде бы всё ровненько, а если отстоится, то еще не известно, что в осадке выпадет.

Шекспиру такое и не снилось.