Базальт

Сознание возвращалось медленно и неохотно. Вяжущей болью где-то в области таза, темными бликами, мерцающей пульсацией старых вен. В мозгу временами вспыхивали странные видения, обрывки пустых разговоров, вереница чужих лиц, какофония непонятных звуков и отблеск пожарищ.
Потом он вернулся. В свое израненное, засыпанное битым рыжим кирпичом немолодое тело. Вместе с памятью пришла боль, она прожигала своим безжалостным огнем, стискивала грудь, била в ребра, выкручивала суставы. Смерть казалась блаженством, райской, несбыточной наградой, безнадежной надеждой.
Потом боль стихла. О нет! Не ушла, спряталась до поры, змеей скрутилась калачиком на груди, в ожидании скорой встречи. Теперь мужчину мучили воспоминания. Вчерашняя нескончаемая ночь и безумно долгий день. Всполохи яркого света от Геок-Тепе и смрадный угар серого от пепла утра.
Стоило пройти всю войну, похоронить друзей и близких, чтобы снова пережить ад уже в мирное время? Что такого могло произойти в этом жарком южном городе, среди переливчатых рубиновых долин, прохладных гор, где в веренице одинаковых дней, тихой, неспешной и полудремотной жизни, коротал свой век этот человек? Рок, проклятие, стечение обстоятельств или все и сразу? Вопросы повисли в пыльном воздухе, и медленно растаяли. На них не было ответа.
Дурные знаки чувствовались еще накануне катастрофы. Бесновались обычно спокойные городские собаки, они рвались с привязи и истово тянули своих хозяев прочь от жилищ. Многим это спасло жизнь. Люди сделались раздражительными, ругались по пустякам и не радовались мягкой октябрьской ночи. Это в Москве или Ленинграде сейчас моросит промозглый дождь, а может и сыплет мокрый снег. Здесь же сейчас хорошо, ушла до поры удушающая жара, с гор струится прохладный ветерок, тяжелые грозди обрывают виноградники, а на полях лопаются и сочатся медом переспевшие дыни.
С первыми сумерками причудливыми всполохами загорелись близкие горы, а к низким звездам взлетели потоки яркого света. Они напомнили ему Берлинскую операцию. Та же невнятная тревога и щемящая, почти собачья тоска, упругие струи мощных прожекторов, устремленные к Зееловским высотам и плотные колонны маршевых рот из свежего пополнения.
Его пес тихо скуля не отходил от хозяина. Больше чем друг, все, что осталось от семьи. Исколесил с ним пол Европы, год после войны провел в Берлине, где попортил немало немецких сук.
Решил ночевать на улице, пес никак не хотел идти в прохладный глинобитный дом. Лег на продавленном топчане, как и многие в эту пугающую ночь. Друг улегся рядом и нервно стучал хвостом по облезлому бухарскому ковру, собаке не спалось.
Светопреставление началось сразу после полуночи. Страшно качнулись вечные звезды, и мужчина очутился на прогретой за день земле. С грохотом рассыпался его дом, окутав сухим порохом Млечный путь. Вокруг творилось нечто невообразимое, рушились здания, погребая под собой тысячи людей. В небе плясала обезумевшая луна, а предсмертные крики заглушались раскатистым хрустом лопающейся земли.
«Атомный взрыв, или бомбардировка с американских воздушных крепостей». - Первое, что пришло в голову мужчине, так, наверное, думали и другие. Он мигом перекатился под старую тахту, военный инстинкт сработал быстрее мысли. Лежа на подрагивающей от толчков земле, уже начал догадываться – это не американцы. Землетрясение! Ведь не могут же взрываться бомбы под землей.
Через полчаса все закончилось. Доктор выбрался из-под топчана и по заваленным битым кирпичом и трупами улицам бросился в свою больницу. Старался не смотреть по сторонам, где в мертвых глазницах разрушенных зданий кричали погребенные заживо люди, смеживал веки и до хруста сжимал крепкие руки хирурга. Казалось стонет сама земля, плача о невинноубиенных.
Госпиталь лежал в руинах, как и вся улица Лазо. Дымно горел больничный склад, распространяя запах карболки и жженого бинта. На проходной возле обуглившегося трупа охранника в истерике билась пожилая туркменка. Город страшно содрогался в предсмертных судорогах.
Но человек все-же неистребимое существо. Его не согнуть и не уничтожить ничем, даже концом света. На площадь Карла Маркса уже стягивали со всех сторон раненых людей. Солдаты-связисты в нательном белье, призрачными привидениями выполняли роль ангелов смерти. Они складывали штабелями изломанные, исковерканные куклы – то, что еще совсем недавно было людьми. Распоряжался в этом аду безволосый полковник в одних галифе, его пышная шевелюра исчезла в огне. Он что-то хрипло кричал, и поминутно выхватывал из кармана незаряженный пистолет. В двух кварталах западнее шел бой, вырвавшиеся из тюрьмы уголовники захватили оружейную комнату и в упор расстреливали милиционеров.
Доктору работа нашлась сразу. Открытый перелом, потом обожжённый солдат-мальчишка, он умер прямо на столе. Что поделаешь болевой шок, морфий остался под обломками госпиталя, его роль исполнили дюжие старшины, ремнями привязавшие своего товарища к лакированному столу из ленинской комнаты. Ушибы, рваные раны, ожоги, ожоги… Такого кошмара он не видел даже на войне, легкораненых почти не было, только тяжелые…
К утру стали ясны масштабы бедствия. Нет радио и телеграфной связи, разрушены аэропорт и вокзал, вооруженные мародеры из зэков свирепствуют в западной части города и военные не могут с ними справиться. Убит полковник Петров, сын знаменитого генерала. Мертвых наспех зарывают во дворах, сладковатый трупный запах уже предупреждает выживших о скорой эпидемии.
Площадь Маркса превратилась в госпиталь. На наспех стянутых отовсюду столах, при свете керосинок военные и гражданские врачи без устали оперировали. Электричества нет, правда в водозаборах осталась вода, ее немного, но смерть от жажды горожанам не грозит. На разбитом аэродроме смертельно раненый летчик сумел отправить в Ташкент радиограмму с рации самолета, через час ее продублировали из воинской части на западной окраине. Руководство республики уцелело, чиновники проводили ночное совещание по Кара-Богазу в здании Совмина и оно не разрушилось.
Утром солнце не смогло пробиться через плотный серый слой пыли. Город задыхался от гари, живые завидовали мертвым и казалось этому чистилищу не будет конца.
Он сам предложил возглавить экспедицию к аптечному складу №5. Кто-то сказал, что он уцелел и там есть морфий, а без него было никак. Люди без обезболивающего умирали прямо во время операции. Два солдата в исподнем с парашютными мешками за плечами и свинцовыми глазами на серых лицах, седые старики в двадцать лет, узкоплечий санитар и милиционер-туркмен с тусклым револьвером.
Они почти дошли до Бакинской улицы, почти… Тяжелый, горький от гари ашхабадский воздух прорезали выстрелы. Санитара и одного из солдат тут же убило, остальные спрятались за уцелевшей стеной универсального магазина, вплотную примыкавшей к зданию госбанка, который и штурмовали мародеры. Бандиты установили станковый пулемет на ржавой крыше газетного киоска и щедро поливали свинцом окна напротив. Охранники не праздновали труса и дружно отстреливались из винтовок. Тогда налетчики в трофейных милицейских мундирах поменяли тактику, они подбежали к черному входу старого купеческого дома и заложили динамит.
Повторное землетрясение, уже вызванное самими людьми, не шло ни в какое сравнение с ночным ударом. Госбанк устоял, зато обрушилась кирпичная кладка, за которой прятался доктор…
Он прислушался, но кроме собственного свистящего дыхания ничего не разобрал. Подвигал кончиками пальцев, они шевелились. Уже хорошо. Окрыленный этим попробовал приподнять ноги. Безрезультатно. Ног не было. Боль, которая присуща только живому, исчезла, едва появившись.
Попробовал прижать руки к груди. Не получилось. Хотя бы приподнять. Безуспешно. Эти несложные упражнения отняли у доктора столько сил, что он тут же провалился в темное и скользкое, словно яма скотомогильника бесчувствие.
Вернувшееся через миг сознание утонуло в следующем мытарстве. Отчаяние и страх. Паника овладела немолодым человеком, в избытке видевшем смерть и страдания, испившем до дна горькую чашу беды и несчастий. Он содрогался в припадке и тихо, едва слышно рыдал.
Но прошло и это. Перед собственной смертью человеческое существо обычно успокаивается, так уж устроил нас Создатель. Мелькнуло в палевой дымке миража тонкое, с легкой татарчинкой лицо Вареньки, контуры отца и матери, чинно сидящих за широким крестьянским столом на старой фотографии. Брата в летнем френче и неизменной незажжённой трубкой, и той, что была дороже всего на свете. Дочки. Маленькой ясноглазой Аси. Он и так чересчур зажился на этом свете, держала лишь работа да пес. Где он сейчас? Одна надежда, что погиб, придавленный плитой перекрытия или сраженный пулей мародера. Что не будет страдать и убиваться неделями в тщетной попытке найти хозяина. По улице пес бежал рядом, но возле госпиталя его уже не было. Может бросился в один из горящих домов, откликнувшись на детский плач, Базальт все эти годы никак не мог забыть Асеньку…
Что же, жизнь прожита, пора подводить под ней жирную черту. Сильной боли нет и через скорое время измученное сердце перестанет прокачивать густую, словно греческое вино, кровь. Надо только немного подождать, совсем чуть-чуть, и все закончится. Его, конечно, найдут, дойдет очередь и до универсального магазина, вернее того, что от него осталось. Достанут вздувшиеся от жары тела доктора, милиционера и печального солдата с выцветшими глазами, и похоронят в общей могиле. Как на фронте. А жизнь будет идти своим чередом. Так же, покачивая выщербленную луну, станут загораться и гаснуть звезды в душном туркменском небе. Южный ветер погонит к афганской границе почерневшие колючки перекати-поле, а в далекой Украине на зеленых полях алыми каплями крови зацветет мак… Но уже без него.
Вдруг он очнулся от забытья и почувствовал, что пес стоит рядом. Хозяин ощущал присутствие Базальта, хоть это казалось невозможным. - «Наверное, умираю», - мелькнула слабая мысль, - «Перед смертью часто случаются видения. Кто-то видит ангелов, кто-то бесов, а я своего пса. Не самый плохой спутник в путешествии по Аиду».
Видение смазалось, слиплось, он опять впал в беспамятство. Смерть мягко подбиралась к нему, легонько теребила, играла. Придавливала, отпускала и вновь сжимала в своих объятиях. Агония. Конец.
Яркий луч света ударил по глазам, ослепил, нарушил умиротворение, вызвал раздражение. Зачем звать назад? Зачем коварно дарить надежду?
- Я его вижу! Товарищ старшина, как раз под тем местом, где пес стоял! Сутки, двадцать четыре часа! Хоть бы на сантиметр сдвинулся… вот ведь паршивец. Я и гнал его, мол не положено, и камнями кидал, и хлебом приманивал, а он, что твой штык. Стоит себе псина, как кремлевский караул.
Страшным усилием воли доктор приоткрыл запухшие веки и сквозь яркую желтизну провала смутно увидел размытый силуэт человека, и склонившуюся голову друга. Мир вмиг померк, слезы, смешавшись с пылью, забрали светлый мир. Мужчина судорожно вздохнул и вытолкнул из забитых кирпичной пылью легких только одно слово: - «Базальт».