Шум, жена и скатерть часть 11 (18+)

(продолжение)

-- Ой! – восклицает она, увидев плоды моих кулинарных манипуляций. – Кому это вы столько?.. Я бы могла и сама приготовить.

Кто бы отказался от того, чтобы эти ручки готовили ему. Каждый день.

Кое-как подавив внезапное першение в горле, качу столик в гостиную.

-- Давай перейдём в залу.

-- Как старомодно вы сказали: «зала» -- тоненько смеётся она. – У меня так бабушка разговаривала.

Ну, Стелка, ну, стервоза.

-- А куда ты направляешься?

Она глотает.

-- В ДК «Крыльев». У нас там выставка.

-- У кого это «у нас»?

-- У выпускнинов художественного колледжа. Я, правда, выпустилась ещё в позапрошлом году, но выставка открытая, и…

-- Боже! Это молодые таланты у нас губят себя на мытье полов. На выносе помоев. Какой позор!

Она пожимает плечиком.

-- Вполне достойное занятие для начинающего художника. Наводить красоту. Мне нравится.

Устремляю на неё долгий взгляд. Небесные глаза, подвижный ротик, мраморная шея и… Это невозможно.

-- Что-то не похожа ты на художницу, -- выдумываю я фальшивое оправдание беззастенчивому разглядыванию.

-- Это почему же? – смеётся она, демонстрируя две очаровательные ямочки.

-- Во-первых, волосы. Ну, что это такое! – трогаю льняного цвета шелковистые колечки. -- Они должны быть короче. Вот такие – неуловимо касаюсь её шейки. – Конечно, прямые. И торчать в разные стороны. Причём должны быть разного цвета – в зависимости от направления. Скажем, те, что вперёд, -- красные. Что в стороны – те зелёные, назад – чёрные, а между всеми ими – синие, фиолетовые и лиловые.

Она смеётся, откинувшись на спинку кресла. При этом топик приподнимается, обнажая мелкий, почти игрушечный пупок.

-- Затем одежда, -- продолжаю я. – Здесь должна быть блуза. Если не из верёвочного плетения, то уж хотя бы из джинсы. Причём из швов должна торчать какая-нибудь клочковатая шерсть. Лама, олень. На худой конец, собака.

Она вытягивается в кресле, позволяя хорошо себя рассмотреть.

-- Юбок настоящие художницы никогда не носят. Здесь нужны драные джинсы. Характер дыр, а также цвет и форма заплат должны демонстрировать творческую индивидуальность. Ну, а на ногах – конечно, деревянные башмаки. Если зима – то на босу ногу. Если лето, то сверху гетры из собачьей шерсти. Причём разной масти на левой и правой ноге.

Похоже, что она уже устаёт смеяться.

-- Через плечо, разумеется, холщовый мешок, из которого сверху торчит крашеный лисий хвост, а низ обшит металлическими крышечками с логотипами разных сортов пива. На шее несколько подвесок – деревянная чурка, глиняный черепок, горлышко от бутылки, высушенная кошачья лапа, ну и что-нибудь ещё – по вкусу. Каждое на своей тесёмке: цепь от ходиков, лыко, косичка из сантехнического льна. Ещё на шее обязательно висят очки в самодельной оправе, подвешенные на смолёную дратву.

-- Я не ношу очков, -- смеётся Юля.

-- Не носишь – не носи. Но на шее они должны быть обязательно. В крайнем случае, без стёкол. Ну, и всякие там мелочи: перстни из подручных материалов непременно на всех пальцах без исключения. Лучше даже не по одному на каждый палец. Полуметровый мундштук. В ушах велосипедные спицы…

-- Ну вы и фантазёр!

-- Ничего подобного. Я просто припоминаю. Примерно так выглядели две художницы, которых мы пару лет назад приглашали для оформления интерьеров в офисе. Или даже ещё экзотичнее.

-- Скажите! А интерьеры получились довольно строгие.

-- Но это же были настоящие художницы. Профессионалки. Тонко чувствующие заказчика. А в этой папке у тебя, стало быть, работы?

-- Да, -- кивает она с готовностью. – Хотите посмотреть?

-- Конечно.

Она проворно вскакивает и расставляет по стульям листы, натянутые на тонкие подрамники. На первый взгляд кажется, что они чистые. И лишь отпустив напряжение, отвлекшись от окружающего и расслабив взгляд, начинаешь видеть, как в белом квадрате, словно тайнопись, проявляются контуры деревьев, домов, людских фигур. Они наполняются едва уловимыми оттенками цветов, становятся объёмными и обволакивают тебя подобно кадрам стереофильма, что возникают на белой простыне, а затем покидают квадрат киноэкрана и начинают самостоятельную жизнь вне его – и сбоку, и сверху, и у самых глаз, и даже за спиной, оставаясь при этом видимыми. Какие-то люди идут мимо по аллеям, пронизанным солнцем. Укрываются от ветра. Улыбаются и плачут. Хлещут дожди. Сверкают реки. Синеет небо. Вечный свой путь совершают облака. Наконец ты движешься сам. Поднимаешься в небо и смотришь на город с высоты птичьего полёта. На равных с этими птицами, прихотливо изгибающими крылья и шеи. Затем снижаешься так, что захватывает дух, стоишь посреди бесконечного поля. Опускаешься ещё и ложишься на спину, и видишь это небо уже снизу вверх, упиваясь его бездонностью.

Юля подходит очень близко, и я вдыхаю запах чистого юного тела. Он становится частью того мира, который она принесла сюда, в мою гостиную.

Слегка обнимаю её. Чувствую, как колеблется животик, тёплый и твёрдый. Она отклоняет голову, затылком касается меня.

-- Какой свет, -- перехожу я на шёпот.

-- Акварель, -- шепчет она. – Цвет выступает из белизны.

-- Ты волшебница. Как нежно написано.

-- Люблю бумагу. Она такая… Не могу её обижать. Такая чистая. Даже светится в темноте. Я люблю…

Юля поворачивается ко мне. В её глазах дрожат огромные слёзы. Распахнутое лицо приближается к моему. Ещё мгновение. Ещё…

С усилием отвожу взгляд в сторону. Девушка выворачивается из объятий с неожиданной проворностью.

-- Однако, мне пора, -- громко выдыхает она, рассыпая мир, открывшийся было для меня. Собирает белые квадраты в свою большую папку и выносит её в прихожую.

-- Ты ещё придёшь?

-- Не знаю, -- острые девичьи плечики взлетают вверх. – Как скажет Мария Семёновна.


С чем сравнить пустоту, что возникает, когда уходит женщина? С пустотой последнего стакана? Ограбленной квартиры? Вырванного зуба? Наверное и с тем, и с другим. И с третьим. И ещё с холодом уходящего лета. Пустыней осенних пляжей. Тёмными улицами после карнавала.

Она ушла тихо, одним взглядом. Всё оставалось тут: платья, туфельки, голос, даже улыбка. Даже фигурка – вызывающе стройная и неизменно желанная. А взгляд повис. Вместо натянутой струны – мятая бельевая верёвка. Вместо серебристого блеска – больничная серость. Вместо звонкого пения – ленивая тишина. Та, которая убедительнее всяких слов говорит о главном – о том, что возврата нет.

Любые объяснения были бы бесполезны. Но захотелось узнать… Зачем? Вряд ли я смог бы ответить на этот вопрос даже себе.

Понимая бессмысленность этой затеи, всё-таки купил камеру и установил в её спальне. Не бегать же высунув язык по городу и окрестностям! И уж тем более не нанимать ищейку для слежки за собственной женой. «Умный человек не станет говорить всем, что его жена потаскуха, ибо этим он порочит свой дом», -- писал Сент-Экзюпери. И это не худшее из того, что он написал. Мой дом состоял всего лишь из неё и меня. Но мне и одного себя было бы достаточно, чтобы прислушаться к мнению мудрого пилота. Не стоит слишком доверять разным секретным сотрудникам, когда они обещают хранить вашу тайну. Даже если они поклянутся всем святым. Хотя бы потому, что ничего святого у них скорее всего не имеется. А ещё потому, что нет на свете любителей сплетен больших, чем эти сотрудники. Не стоит их за это осуждать. Работая золотарём, разумеется, трудно (хотя и возможно) стать любителем дерьма. Зато очень легко полюбить идею мазать этим дерьмом окружающих. Тем более, что такая профессия притупляет естественное чувство брезгливости – последнее, что может ещё помешать наслаждению подобным занятием. И даже если всё такое будет происходить только в кругу их коллег (наилучший вариант!) вряд ли мысль об этом способна доставить вам удовольствие.

Личный опыт подсказывал, что рано или поздно действие развернётся там, где установлена камера. Время не поджимало: вряд ли ожидаемая новость была из тех, которые хочется узнать поскорее. Однако, когда пошёл второй месяц, а перед камерой ничего не происходило, я почувствовал, как извёлся. Ирина периодически отлучалась по делам на своей машине. Возвращалась довольная, со сверкающими глазами. Честно пыталась выдать это за радость видеть меня после дневной разлуки. А я смотрел на неё и думал: кто же? К тому времени почти не сомневался, что это был кто-то из них, троих. Почему?.. Не знаю. Объяснить не могу. Как-то больно уж по-свойски у них всё это… Одним словом, не знаю.

Конечно, на первом месте был Яшка. С его профессиональной бесцеремонностью, цинизмом и снобизмом. Но… Всё-таки именно с ним мы были знакомы дольше всего. С первого класса! При всём цинизме это… Кроме того, он не мог (при всём снобизме) не почувствовать, как отодвинулись от него ребята, когда он так резко перековался из милого одноклассника в нахалюгу-студента. Все кроме меня. Не слепец же он, чтобы не заметить. И не бревно, чтобы не оценить. Хотя… С той поры уже прилично воды утекло. Почему он должен помнить! Кроме того, он лечит её иногда. Разумеется, я доверяю ему как врачу. Но всё-таки… Он может иметь доступ к самым интимным её местам. Тоже как врач. Тем более не просто врач, а знакомый. Попробуй тут не заинтересоваться.

Роман мне тоже не чужой. Мы однокурсники, а это не так уж мало. Тут и совместные попойки, и турпоходы… Жизнь я ему, положим, не спасал. Но когда он простудился в палатке и схватил воспаление – как выяснилось позже, сразу и лёгких, и среднего уха, -- именно я тащил его до трассы под холодным, уже осенним, дождём. Тащил, бросив к чёрту всё кроме документов и денег. Да ещё иркиной фотографии, припрятанной в самом глубоком кармане. Хотя… А кто бы его ещё тащил! Больше ведь никого с нами не было. И случись это не с ним, а со мной… Не знаю, что было бы тогда. Но думаю, что и он бы меня не бросил. Всё-таки однокурсники. Соседи по общаге. Ирка была уже почти моя невеста, когда мы притащили в комнату двух первокурсниц. И моя чернобровая так меня разволокла, что я целую неделю думал, не переметнуться ли. Ромка в курсе о всяких подобных делах. А это значит… Во-первых, какой-никакой, а компромат. А во-вторых… При таком опыте долго ли перепутать свою постель с постелью друга! Вот мне бы доведись… Хотя, наверно, нет. Татьяна у него кривоногая. И лицо не моё: скуластенькая. И ещё… Нет. Не в моём вкусе. Но… Как поручиться! Кроме того, Ромка, подлец, красивый. Самый красивый, пожалуй, из нас. И Ирка, при её характере, могла просто его захотеть. Очень захотеть… Да что там захотеть – влюбиться!

Но самая тёмная лошадка – это, конечно, Виталий. Он, правда, старше всех нас. Это минус. Но, возможно, и опытнее. По крайней мере, судя по тому, что он рассказывает. Мужские рассказы на эту тему редко бывают правдивыми. Но на чистой выдумке, без реальной основы, они строятся ещё реже. Если учитывать всё это, то по ним всё-таки можно составить реальное представление о прошлом рассказчика. Достаточно верное для того, чтобы сделать в отношении его поведения кое-какие прогнозы.

В случае с Виталием прогноз был плохой. С одной стороны, он во всех отношениях выглядел как банальный солдафон и пошляк, каковым и являлся в действительности. Такая фигура вряд ли могла заинтересовать мою жену. Но с другой стороны, он имел любовную связь с директрисой средней школы – той, которую закончила дочь Романа, и по отзывам обоих супругов Камбулиных – женщиной в высшей степени интеллигентной, благовоспитанной и с хорошим вкусом. Связь эту Виталий от нас не скрывал. Частенько просил то меня, то Ромку подбросить его с пассией по домам от одной из частных гостиниц. Благо, всем было по пути. В своё время я терялся в догадках, чем мог наш служивый завоевать благосклонность такой женщины, что добился даже не мимолётного свидания, а регулярных отношений. Подсказка явилась, когда мы однажды попали вместе в сауну. Я увидел форму и габариты его достоинства. Эта красота, построенная в полном соответствии с золотым сечением, да ещё с весьма эстетично сработанными базой и оголовком, заставила меня не сбрасывать его со счетов.

В просвещённой среде бытует мнение, что размер не играет решающей роли. Оно щадит самолюбие мужчин и, возможно, поэтому довольно активно поддерживается женщинами. Разумеется, такое мнение имеет право на существование. Но всё-таки думаю, что в жизни каждой женщины могут возникать периоды, отмеченные горячим желанием воздать должное традиционным ценностям.

Я почувствовал себя как в телевикторине, когда помощь зала равномерно указывает на все варианты ответа. Во мне нарастала ненависть ко всем троим. Я понимал – вернее, предполагал, что из всех тут должен быть задействован только один. Но ничего не мог с собой поделать: ненавистны были все. Я договорился о свидании со Стеллой, не смея формулировать даже для себя, чего хочу от этого свидания. А хотел я, с одной стороны, взять реванш хотя бы у одного из моих приятелей… Нет, партнёров. Реванш за хоть и не доказанное, но так очевидное для меня преступление. А с другой стороны, через это я надеялся встать на одну доску с ними, чтобы не чувствовать той дикой ненависти, которая пугала меня самого.

-- Ты наделал мне синяков, -- сказала она, выйдя из душа. – И царапин.

-- Тебе… Больно?

-- Ну, что ты! – Она широко улыбнулась и взъерошила мои волосы. – Но в этом есть что-то новое.

Присела на корточки и очень долго вглядывалась в мои глаза. Я в ответ смотрел в её лицо – милое и светлое – и впитывал сладкую смесь благодарной нежности с долей удовлетворения от взятого реванша. Ненависть растаяла, и её место заняла почти юношеская лёгкость. Что-то тёмное так и не желало уходить, но сейчас оно было почти незаметным.

Прошло какое-то время, и я наконец снял своё кино. В главной мужской роли, как оказалось, был занят Яшка. Всё-таки Яшка! К удивлению, я воспринял это спокойно, почти равнодушно. Снова и снова прокручивал этот эротический сюжет, пытаясь понять, что же такое возникло между ними, что заставляет преодолевать страх, душевный дискомфорт, рисковать своим положением. Собственно, про Яшку-то мне было и так всё понятно. Меня интересовала Ирина. Каждый, кто знает, сказал бы, что и с ней ему тоже всё ясно. Наше благополучие было построено на её деньгах. На деньгах, что оставил ей батюшка. Поэтому она была полностью независима от меня, несмотря на то, что кроме её денег, всё держалось ещё и на моих усилиях. Константин Петрович в своём завещании решил вопрос мудро. Все деньги являлись собственностью дочери, но я получал полное право оперативного распоряжения ими. Для меня это означало, что я волен пахать хоть по тридцать часов в сутки, бесконтрольно пользуясь для этого оставленными деньгами, но все без исключения плоды моих усилий будут поступать в собственность супруги. Вероятно, ему казалось, что таким образом он превращает нашу семью в нерушимый бастион. Но отдавая себе отчёт в том, в каком хрупком мире предстоит этому бастиону существовать, он выделил примерно десять процентов всех средств и распорядился разместить их на персональном счёте Ирины. Этими десятью процентами она могла распоряжаться совершенно самостоятельно, бесконтрольно, независимо ни от каких обстоятельств, что могли бы возникнуть на протяжении нашей совместной жизни.

(продолжение – по требованию)