В свое время я часто бывал на севере в командировках. Природа севера, его необыкновенная красота (еще тогда нетронутая грубой рукой человека) с лихвой восполняла мне скудный быт домов для приезжих и захолустность тамошних гостиниц.

Ездил я обычно поездом - мне нравилось смотреть, как перед окном проплывали полустанки, разъезды, бедные деревушки, маленькие, как кукольные домики, вокзальчики с их немноголюдной суетой, торговлей яблоками, огурцами и серьезным на вид начальником станции.

Было около трех утра, но Евгений Васильевич все никак не мог уснуть. Уже которую ночь его одолевала старческая бессонница, и он чувствовал теперь некоторое изнеможение. Лежа с закрытыми глазами, его мысли лениво связывали прошлое с настоящим. Он упрямо старался припомнить, что ему приснилось давеча, после обеда, когда он задремал, сидя в кресле, но этому что–то мешало.

Однажды в грязном переходе
Звучала скрипка, как на «бис»,
И вопреки всему в природе
Ее был голос дивно чист.

Играл старик седой негромко,
Закрыв глаза, - почти как Бог.
Сквозняк носился мимо звонко,
Народ бросал, кто сколько мог.

Играл он Моцарта, то Гайдна,
Я долго слушал в стороне,
И вот увидел я случайно:
Слеза скатилась по струне.

И вдруг сильнее стали звуки,
Уже летят над мостовой,
В них все слилось: любовь и муки,
Неутолимый старика покой...

МОЙ ВЕК

Истории тяжёлый многотомник,
где грязь, величие, святые имена
спрессованный, как многолетний хвойник,

Так звонко песня отзвучала,
Сыграл оркестрик всё сполна.
Как теплоходик от причала,
Сбежала юность от меня.

Нет-нет, ни в чём не упрекаю,
Я помню - было всё впервой,
Одну девчонку вспоминаю,
С ней не была любовь игрой.

Летела жизнь, за всё цепляясь,
Старалась выжить в суете,
Но так девчонка и осталась
Сидеть на старенькой скамье.

Который год сажусь я рядом,
Прижмусь холодною щекой
И, попрощавшись с нею взглядом,
Печально побреду домой.

БЛАГОДАРЮ...

Благодарю за добрую судьбу,
что дали дочитать, не обрывая,
за светлую и тихую звезду,

Бывает так, что порой навалится такая тоска - не знаешь куда себя деть. Мается, изнывает душа, нет ей покоя, и хочется только одного - забыться, бежать куда-нибудь в глухомань, с глаз долой, подальше от людей, к матушке природе…

И до чего же приятно, если вдруг от недуга начинают лечить воспоминания, и тогда с благодарностью предаешься памяти о былом. Вглядываясь в сумерки прошлого, как в туманную облачность, непременно вспомнится самое дорогое, где немало доброго, утешительного и прекрасного хранит память.

Дай Бог мне всё: и хлеб, и кров,
пусть будет день длиннее жизни.
И вечной будет пусть любовь,
как искренна печаль на тризне.
Отмерь мне в жизни всё сполна,
дай мудрости хотя бы малость.
Так сделай, чтоб чужая мне беда
не показалась грешному как жалость.
Чтоб, глядя вдаль, я был не одинок,
идя с бродягой, не был странным.
И всякий встречный чтобы мог
себя считать со мною равным.
Не оставляй, дай силы всё успеть,
моей пусть будет боль чужая.
Встать на пути у горя, всё стерпеть
и разрыдаться в счастье, обнимая.

Неожиданно поздним вечером принесли телеграмму: "Умерла мать срочно выезжай похороны пятого тетя Нина". Пашка Дробышев - простодушный малый с грубоватыми чертами лица, тридцати с гаком лет - вдруг как-то осунулся, помрачнел. Выражение его лица сделалось каким-то тревожным, напряженным, словно у потерявшейся собаки.

После операции врачи посоветовали мне пожить в деревне, и, обсудив это дома, я решил поехать к старой подруге моей матери, о чем и написал ей в письме. Я бывал там и раньше, хорошо знал Ольгу Петровну, когда-то дружил с её детьми, приезжая на каникулы, и, узнав, что я хочу приехать на все лето, она безумно обрадовалась.

Она жила одна - дети ее уже давно все разъехались, и мой приезд казался ей желанным утешением, надеждой забыться от вынужденного одиночества.

Утихните ветры, уймитесь метели,
Что кружите вы надо мной?
Давно все тревоги мои улетели -
Где ты, мой желанный покой?

Где полное звона пасхальное утро?
Где радость безумных ночей
И яркий закат за рекою, как будто
Пожар нисходящих лучей?

Где светлая грусть вечерами томится?
Где шёпот любви до утра?
И легкий туман над рекою дымится -
Как дивны тогда вечера!

Задумаюсь, вспомню я дней вереницу,
В мечтаниях вечер уснёт,
И память проедет своей колесницей,
Плохое все будет не в счёт...

Умчались со свистом далёкие годы,
Но песни всё так же слышны,

Рассвет. Свеча. Игра ума…
И за спиной застыла тень поэта,
Из окон Мойка подо льдом видна,
Скрипит перо, не требуя ответа.

И вот то дерзкое посланье.
Горят мосты, пути обратно нет,
В душе безумствует желанье
Унизить весь презренный свет.

Задета честь, насмешки за спиной.
Неужто Натали повинна в этом?
Как смел французик молодой,
Дать повод надругаться над поэтом?

В смятенье дух, неистова душа,
И было видно, как судьбой играет…
Но он–то знал, что роковая
Ему уже завещана черта.

МЕТЕЛЬ, ЯМЩИК...
Метель, ямщик, звон бубенца,
полозьев скрип морозный.